Милые бездельники

Когда я познакомился близко съ Псоемъ Сысоевичемъ, онъ былъ уже окончательно ходячей утробой. Вс его дйствія походили на однообразныя, условныя дйствія машины; вся его жизнь состояла изъ извстныхъ обычаевъ, обрядовъ, совершаемыхъ сегодня такъ же, какъ вчера; вс его разговоры напоминали какіе-то отрывки изъ невдомаго кодекса мудрыхъ изреченій, изъ прописныхъ истинъ; вс его сужденія сложились въ какія-то пословицы, поговорки и присловья; въ его рчахъ не было ни оригинальности, ни самобытности, ни наблюдательности, но онъ говорилъ все съ степеннымъ видомъ, серьезнымъ и ршающимъ тономъ и его считали вс умнымъ человкомъ; къ нему шли за совтомъ, который очень часто носилъ на себ характеръ темныхъ и двусмысленныхъ совтовъ оракула. Псой Сысоевичъ говорилъ:: «Народъ теперь избаловался, потому — воля!» «Сынки-то нонче спускаютъ тятенькины имнія, потому строгости нтъ». «Нмецъ дошлый, обезьяну выдумалъ, только ему до русскаго далеко, колбаснику». «Французъ поджаръ, щелкоперство у него на ум». «Англичанка намъ что: не отпусти хлба съ годъ — съ голоду подохнетъ». «Учить много мелюзгу-то начали, оттого и смятеніе въ умахъ». «Свой-то домъ обстрой прежде, а не заглядывай въ чужой, гд тамъ каплетъ». Изъ подобныхъ изреченій состояла вся рчь Псоя Сысоевича и спорить съ нимъ было невозможно, потому что онъ на возраженія отвчалъ:

— А ты не мудри, а покоряйся да слушай, что умные люди говорятъ! Умные-то люди прежде насъ, дураковъ, жили.

Ученые комментаторы произведеній разныхъ великихъ писателей считаютъ, сколько различныхъ словъ является въ сочиненіяхъ того или другого автора. Если бы они вздумали сосчитать, сколько словъ находилось въ распоряженіи Псоя Сысоевича, то они удивились бы ихъ крайне малому количеству и притомъ многія слова, бывшія въ распоряженіи Псоя Сысоевича, были, очевидно, непонятны ему самому и произносились имъ потому, что они ему почему-то нравились. Такъ онъ говорилъ: «Это формазойство одно!» или: «Станешь такъ-то банкировать, такъ и все спустишь!» или: «Что ты мн рацеи разводишь» или: «Ботвинничаешь только, лежа на печи!» или: «Это одна прокламація!» Но чмъ боле сжатыми длались его приговоры, чмъ безсмысленне становились его изреченія оракула, чмъ сосредоточенне становилась его созерцательно утробная жизнь, тмъ съ большимъ уваженіемъ смотрли на него.

— Святой жизни человкъ! — говорили про него странницы. — Практическій русскій умъ! — разсказывали про него обираемые имъ помщики. — Степенный человкъ! — толковали про него его собратья-купцы.

Только шальной пропоица-мужичонко, когда-то такъ неожиданно обругавшій Псоя Сысоевича, продолжалъ коситься на него и, проходя мимо его лабаза, сдвигалъ брови и мрачно бормоталъ:

— Ишь, идолище!

VII Обломки старины

Это было въ начал шестидесятыхъ годовъ.

Я халъ въ третьемъ класс по Николаевской желзной дорог въ Москву. Противъ меня помстилась старушонка, не то отставная нянька, не то салопница-приживалка, съ морщинистымъ лицомъ, цвта потемнвшаго пергамента, съ слезящимися глазами, вылинявшими отъ времени и моргавшими отъ слабости. Она долго ерзала противъ меня на своемъ мст, укладывая разные узелки, коробочки и картоночки, долго вздыхала и охала, покачивая головой и бормоча что-то вполголоса, наконецъ, не выдержала и заговорила; любовь къ болтовн, въ вывдыванью, къ разсказыванью, къ интимнымъ откровенностямъ сказалась сразу. Въ какія-нибудь пять минутъ старушонка узнала и «куда я ду», и «изъ какихъ я буду», и «женатъ ли я», и «есть ли у меня дти». Не желая говорить много о себ, я свелъ разговоръ на нее и спросилъ въ свою очередь, куда она детъ.

— Въ деревню къ себ, батюшка, въ деревню, — отвтила старуха-говорунья. — Къ брату ду. Дтей у него крестила. Пусть пригрютъ старуху. Имъ что! Живутъ хорошо, ну, и посл меня имъ же все останется, пусть похолять старушонку. Въ наклад не будутъ.

— А вашъ братъ кто? — спросилъ я.

— Крестьянинъ, батюшка, крестьянинъ временно обвязанный, — отвтила старуха.

— А вы, врно, гд-нибудь въ услуженіи жили? — спросить я.

— Нтъ, батюшка, нтъ! При господахъ находилась съ муженъ… изъ дворовыхъ мы были съ мужемъ-то, — отвтила старуха.

— Ну да, значитъ, какую-нибудь должности занимали при господахъ, — замтилъ я.