Милые бездельники

— Ну, этого я теб не скажу, милый ты человкъ, а по военному сословію числился и въ генералы въ молодые еще годы произошелъ, — отвтила старуха, отирая губы:- служить же… что-то я мало видла, чтобы онъ служилъ. Все это, бывало, здитъ на своихъ орловскихъ, на балахъ танцуетъ, по заграницамъ катается, а служить… да, милый ты человкъ, на что ему служить было при его капитал и знатности? Числился только такъ для своей прихоти, да видимости, на служб, а утруждать себя службою надобности никакой не имлъ. «У меня, бывало, говоритъ, — и свои подданные, и свое войско, орда безпардонная». Это онъ крестьянъ подданными называлъ, а насъ, дворовыхъ, войскомъ да ордой безнардонной. Да насъ и точно орда была и порядки у насъ одно время военные были. По барабану завелъ это нашъ потшникъ будить насъ. Забьетъ, бывало, барабанщикъ въ барабанъ, ну, значитъ, поднимайся и на мста стройся. Дворецкій обойдетъ, осмотритъ, каждый ли при своемъ оружіи, оружіемъ-то называли щетки у полотеровъ, у двушекъ снныхъ пяльца, иголки, нитки, у комнатныхъ лакеевъ салфетки, метелки для пыли, ну, вотъ все, что кому нужно имть по его должности и сословію, — и если все въ порядк,- начинается служба. Тоже были у насъ въ т поры и пожарныя тревоги: зазвонятъ, это, вдругъ днемъ или ночью въ колокола и долженъ кажинный человкъ въ дом браться за ту вещь, которая назначена ему для спасенія въ случа пожара. Если кто не успетъ къ своему мсту во-время прибыть, того сейчасъ и на расправу. «Изъ-за тебя, мошенникъ, у меня мой Ватто сгорлъ! — крикнетъ баринъ, — Ваттомъ это онъ картины такія называлъ, — ты за него у меня и заплатишь!» Ну, извстно, бдному человку чмъ платить: шкурой своей платитъ. Поскутъ его за провинность — вотъ и расплатился. Ину пору пожарныхъ тревогъ баринъ, бывало, долго не длаетъ, а тамъ вдругъ два-три дня подъ-рядъ весь домъ по ночамъ поднимаетъ. Тоже любилъ онъ мальчишекъ артикуламъ военнымъ обучать, цлый полкъ у него потшный былъ, мундеры и значки понадланы всмъ были, крпости ихъ водилъ брать. Иногда настоящихъ генераловъ въ имніе приглашалъ на маневры. Ну, т, извстно, смются, хвалятъ, поблажаютъ ему. Разъ такъ на маневрахъ этихъ самыхъ войско свое завелъ, что чуть и самихъ настоящихъ генераловъ не потопить. Повелъ ихъ въ бродъ, перемочилъ всхъ, измаялъ, — ну, а ничего, смолчали. Извстно, богатъ былъ! Потомъ только и это ему все надоло, бросилъ…

— Однако, шутникъ же онъ у васъ былъ, — замтилъ я.

— Да, шутникъ, шутникъ! — вздохнула старуха. — А иногда на него михлюдія, болзнь такая, нападала, омрачится, затоскуетъ-затоскуетъ и сейчасъ запрется отъ всхъ, никого не принимаетъ, коли кого увидитъ случайно изъ знакомыхъ — отворотится, будто бы и не знаетъ. И въ это время длай въ дом, что хочешь, — ему все равно. Въ эти дни только мой упокойничекъ Иванъ Тарасовичъ и смлъ къ нему кабинетъ входить и даже не только, бывало, говоритъ съ нимъ баринъ, а усадитъ его у себя, разспрашиваетъ, какъ крестьяне живутъ, довольна ли дворня, не проситъ ли кто о чемъ, не жалуется ли на что-нибудь. «Скоморохъ ты. Иванъ», скажетъ онъ моему-то упокойничку. — «Скоморохъ, ваше сіятельство!» отвтитъ Иванъ-то. — «Дуракъ, нашелъ чмъ хвастать! Подло быть скоморохомъ! Человкомъ нужно быть, человкомъ!» скажетъ князь. И бда, если Иванъ тутъ вздумаетъ какую-нибудь штуку выкинуть, чтобы князя потшить. Раскричится, растопается князь. Я тебя одного за человка, почитаю, а ты что дурака-то ломаешь! — крикнетъ онъ. — Я съ тобой душу отвести хочу, а ты мн глаза отводишь! И ужъ въ это время Иванъ что хотлъ, то и длалъ изъ барина. Одному одно выпроситъ, для другого другое выхлопочетъ, третьему третье устроить. Баринъ на все соглашается, а самъ ходитъ по кабинету, вздыхаетъ, подергиваетъ усы да говорятъ: «Скоморошничаемъ, скоморошничаемъ, а люди-то, люди-то что выносятъ!» И все-то, всякая-то мелочь до самаго сердца въ это время доходила, душу его выворачивала…

Старушка задумалась и начала жевать почти беззубымъ ртомъ.

— Много нажилъ вашъ мужъ? — спросилъ я.

Старушка вдругъ оживилась, взволновалась.

— Какъ это, батюшка, много-то нажить! — проговорила она почти съ укоромъ. — Жалованье-то небольшое было, а у насъ и крестники, и посажёныя дти, и сироты разныя были, такъ тутъ не наживешь. Много ртовъ-то кормили, чтобы тоже люди спасибо сказали да помянули добромъ посл смерти.

— Но вдь вы же говорите, что князь вашему мужу ни въ чемъ не отказывалъ, — сказалъ я.

— Не отказывалъ, не отказывалъ, да ничего для себя мой упокойничекъ-то не просилъ, — проговорила старуха. — Не за господина онъ князя считалъ, а за отца, за брата. Не ему было обирать да подачки выпрашивать, когда князь его, холопа, до себя поднялъ да душу ему свою открывалъ. Родные были у князя, друзья знатные были у него, жена была, а второго Ивана у него не было. «Ты, Иванъ, — говорилъ онъ, бывало:- слышалъ мое первое слово, ты примешь и мой послдній вздохъ. Другіе мн только лгали, а ты мн говорилъ только правду!»

Старушка опять задумалась и помолчала.