Миниатюрист

День стоит чудный, терракотовые крыши горят, как киноварь, холодный воздух смягчает запахи с канала. Мимо грохочут экипажи, водные артерии запружены лодками с людьми, поклажей и даже овцами. Херенграхт, Вейзелстрат, мост, торфяной рынок… Нелла мечтательно глядит в сторону Калверстрат, пока Корнелия не напоминает, что если госпожа не будет смотреть под ноги, то госпожа скоро споткнется.

С лодок, из окон и с улицы на них таращатся люди. Каждый шаг мимо высоких купеческих домов на Вармустрат, мимо витрин, где выставлена итальянская майолика, лионский шелк, испанская тафта, нюрнбергский фарфор и харлемский лен, провожается взглядами. Первое время Нелла не может сообразить, что они такого натворили, а потом замечает, как скован Отто. Вот он зовет Дану, чтобы взять ее на поводок.

– Оно разговаривает! – доносится чей-то возглас, сопровождаемый взрывом хохота.

Не найти человека, который не обернулся бы с удивлением на Отто, шествующего в компании белых женщин. Кто-то подозрительно сморщился, некоторые выражали явное презрение, а то и страх. Третьим просто любопытно или все равно, однако таких меньшинство. Когда их компания сворачивает с Вармустрат и подходит с тыла к Старой церкви, какой-то человек с изрытым оспой лицом, сидящий на низкой скамейке, кричит им вслед:

– Приличные люди без работы, а вы платите животному!

Марин отмахивается, а Корнелия широким шагом идет назад и трясет у него перед носом кулаком:

– Это Амстердам, рябая рожа! Побеждает лучший!

Нелла сдавленно смеется, но ее нервный смех затихает, когда мужчина в свою очередь замахивается на Корнелию:

– Это Амстердам, сука! У лучшего есть друзья.

– Корнелия, придержи язык, – окликает Марин. – Идем.

– Это ему надо язык отрезать!

– Корнелия! Господи Иисусе, мы что, все животные?

– Тут здесь десять лет, а ничего не поменялось, – бормочет служанка. – Могли бы уже и привыкнуть.

– Рябая рожа! Как ты могла? – укоряет Марин, но Нелла отчетливо слышит в ее голосе одобрительную нотку.

Отто, игнорируя обидчика, вглядывается в горизонт далеко за крышами Амстердама.

– Дана, – зовет он, и борзая наконец останавливается, вскидывает голову и трусит к нему. – Не заходи так далеко, девочка.

– Это мне или собаке? – вздыхает Корнелия.

Хотя люди продолжают таращиться, никто больше ничего не говорит. Нелла замечает, что Марин тоже провожают взглядами. Высокая, с лебединой шеей и гордой осанкой, она, словно фигура на носу корабля, оставляет после себя волны поворачивающихся голов. Нелла смотрит на нее их глазами: идеальная голландка, безупречно аккуратная, статная и целеустремленная. Не хватает только мужа.

– Просто неприлично, что Йоханнес не ходит в церковь, – обращается Марин к Отто и, поскольку тот молчит, поворачивается к девушкам: – Он пригласил Мермансов на ужин?

Нелла колеблется, уже готовая соврать.

– Пока нет…

Марин останавливается, не в силах скрыть ярость; ее рот неприлично округляется, а серые глаза, вспыхнув, осуждающе буравят Неллу.

– Не могу же я его заставить!

– Господи Боже! – восклицает Марин и стремительно идет вперед, оставляя их втроем позади. – Неужели придется все делать самой?!

Грех и любовь

Нелла в Старой церкви впервые.

– Какой такой Пелликорн? – шепотом спрашивает она Корнелию. – Нам что, мало Библии дома?

Корнелия морщится, ибо Марин услышала.

– Поклоняться Богу нужно и вместе с другими, Петронелла.

– Терпеливо сносить все? – бормочет Отто.

Марин делает вид, что не слышит.

– Пелликорн! – выдыхает она, словно речь о любимом артисте. – И сограждане смотрят…

По сравнению с небольшой церковью Ассенделфта, это здание просто огромно. Пространство разделено белыми каменными колоннами. В отдельных окнах – витражи с библейскими сценами; солнце сквозь цветное стекло заливает пол красным, золотым, синим и зеленым светом. Нелле хочется нырнуть в него, но имена мертвых на плитах напоминают, что перед ней не вода, а камень.

В церкви царит оживление; живые спешат занять место. Удивительно, что здесь позволено так шуметь: родители с младенцами, сплетни и обмен любезностями, собаки без поводка… Деревянный потолок почти не поглощает звуки, собачий лай и детский лепет эхом отражаются от беленых стен. Какая-то собака мочится у колонны, беззаботно задрав ногу. Куда ни бросишь взгляд, все залито светом, словно Бог сейчас сосредоточил все внимание на этом зале и бьющихся в нем сердцах.

Нелла опускает взгляд на толпу, и ее сердце ухает куда-то в желудок.

Незнакомка с Калверстрат! Одиноко сидит на стуле у боковой двери, и солнце сквозь окно золотит ее светлую макушку. Опять смотрит на Неллу. Взгляд сосредоточенный, вопрошающий и любопытный – но она так неподвижна, что кажется святой, выпавшей из витража.

Неллу охватывает ощущение, что ее оценивают и находят изъяны. Противиться этому взгляду нет сил. На сей раз, однако, глаза женщины скользят по Отто, Корнелии, Марин и даже Дане, осмысливая их всех. Нелла поднимает руку в приветствии, но ее прерывает голос Марин:

– Слишком стара для людных мест.

– Кто? – Нелла резко опускает руку.