Миниатюрист

– В нашем городе много дверей, сквозь которые ничего не видно, – жестко и неумолимо продолжает Пелликорн. – Но не думайте, что скроете грехи от Бога. – Его заостренные пальцы вцепляются в край кафедры. – Он выведет вас на чистую воду! Все тайное станет явным. Его ангелы заглянут в окна и замочные скважины ваших сердец, и Он призовет вас к ответу. Наш город строился на болоте, и земля наша познала гнев Божий. Мы победили, заставили воду себе служить. Но не успокаивайтесь – мы вышли из борьбы победителями только благодаря благоразумию и добрососедству.

– Верно! – кричит мужчина в толпе.

Раздается детский плач. Дана скулит и пытается спрятаться у Неллы под юбками.

– Если мы ослабим вожжи стыда, то погрузимся обратно в море. Будьте честными ради своего города! Загляните в сердце и подумайте, чем согрешили против соседа или в чем грешен он!

Для пущей важности Пелликорн замолкает, словно в своей праведности утратил дар речи. Нелла представляет, как прихожане распахивают грудную клетку, глядят сначала на свои пульсирующие грешные сердца, потом на соседские – и вновь закрывают. В углу бьется скворец. Почему никто его не выпустит?

– Они всегда сюда залетают, – шепчет Корнелия.

– Не будем же давать Ему повод для гнева!

В аудитории слышатся одобрительные возгласы. Голос Пелликорна дрожит от волнения:

– Жадность! Вот язва, которую нужно вырезать! Жадность – это древо, а деньги – его длинный корень!

– А чем ты платил за свой модный воротник? – ворчит Корнелия.

Нелла едва сдерживает хихиканье и украдкой глядит на Франса Мерманса. Внимание его жены приковано к кафедре, а сам он тем временем рассматривает Брандтов.

– Не убаюкивайте себя мыслью, что покорили морскую пучину. – Прежде чем всадить нож, Пелликорн обманчиво понижает голос: – Да, Мамона пришел к нам, но однажды он нас потопит. И где вы будете в тот роковой день? Где? По локоть в сладостях и жирных куриных пирогах? В шелках и брильянтах?

Корнелия вздыхает.

– Если бы…

– Берегитесь, берегитесь! Город процветает, и деньги дают вам крылья! Но это ярмо на шее, а вы даже не замечаете синяков.

Марин зажмурилась, словно вот-вот заплачет. Надеюсь, что от духовного блаженства, думает Нелла. Мерманс по-прежнему наблюдает. Открыв глаза, Марин ловит на себе его взгляд и крепче сжимает псалтырь. На ее восковом лице – страдание. У Неллы пересохло в горле, однако она не смеет кашлянуть. Пелликорн приближается к кульминации, и внимающие ему прихожане подаются вперед.

– Прелюбодеи! Торгаши! Содомиты! Воры! Берегитесь их, остерегайтесь! Предупредите соседа, если приближается опасность. Не позвольте злу переступить порог. Стоит язве завестись, от нее не избавишься. И тогда земля под нами разверзнется, и ярость Божия нас затопит.

– Верно! – снова выкрикивает мужчина. – Верно!

Дана возбужденно лает.

– Тихо! – шепчет Корнелия.

– Так что же делать? – снова на полную мощность гремит Пелликорн, разводя руки, точно Христос. – Любите! Возлюбите детей своих, ибо это семена, благодаря которым расцветет наш город! Мужья, любите жен своих, а женщины, ради всего святого, будьте покорными. Содержите дом в чистоте, и ваши души очистятся следом!

Закончил. Раздаются вздохи облегчения, одобрительные возгласы, собравшиеся разминают ноги. У Неллы слегка кружится голова. Солнце освещает могильные плиты. Будьте покорными… Мужья, возлюбите жен своих… «Ты свет в окне, который озаряет меня и согревает. Любимая…» Ребенок снова плачет, и Нелла с Марин смотрят на мать, которая, отчаявшись его угомонить, выбирается из толпы и выскальзывает через боковую дверь.

Нелла следит за взглядом Марин, и они обе с завистью смотрят на возникший на мгновение квадрат солнечного света в дверном проеме. В этом новом суматошном мире Амстердама, в холодной городской церкви, один час поклонения Богу кажется годом.

* * *

В ту ночь при слабом свете луны Нелла смотрит на кукольный дом. Тиканье маятника колышет воздух, словно приглушенный пульс, и будто становится громче. Она думает о наблюдавшей за нею женщине в церкви.

– Почему ты не хочешь со мной поговорить? – спрашивает Нелла вслух, глядя на девять темных комнат. – Что тебе от меня нужно?

Ответа, разумеется, нет, а миниатюрные предметы блестят переливчатым серебристым светом. Завтра пойду к миниатюристу, чтобы раз и навсегда прояснить, зачем он мне без спросу их посылает. Ведь это неправильно – я их не заказывала!

Да, Нелла рада, что выбралась из Ассенделфта, но у нее нет дома – ни там, в полях, ни здесь, среди каналов. Ее несет по течению, словно потерпевшую кораблекрушение. Ее представления о браке разбились о суровую действительность, а кукольный дом, красивый и бесполезный, служит ужасным напоминанием.

Робость Йоханнеса уязвляет. Он то и дело сбегает на биржу, в ВОК, на склад рядом с восточными тавернами, где подают самую рассыпчатую картошку. Он не интересуется женой, не ходит в церковь. Марин, по крайней мере, меня задевает – хоть какое-то внимание… Просто смешно, она уже благодарна за издевки!