Миниатюрист

– Собака. – Марин наклонилась, пытаясь сдвинуть Дану с места. Та отказывается идти, скулит и смотрит в сторону незнакомки, царапая когтями плиты. Марин выпрямляется, потирая поясницу. – Ума не приложу, что с ней приключилось! Минуту назад все было в порядке.

Нелла снова поворачивается к женщине, но ее взору предстает лишь пустой стул.

– Где она?

– Кто? – удивляется Корнелия.

Несмотря на солнечный свет, в церкви очень холодно. Гул голосов нарастает и спадает, а стул посреди толчеи так и остается пустым. Дана принимается лаять.

– Никто. Тише, Дана, ты в доме Божьем.

Корнелия хихикает.

– Тише вы обе, – осаживает Марин. – Не забывайте: люди всегда смотрят.

– Я знаю, – говорит Нелла, но Марин уже отошла.

Согласно кальвинистской традиции, кафедра установлена в центре. Вокруг кучками толпятся верующие.

– Как мухи на мясе, – осуждающе замечает Марин, когда они ее догоняют, и с неторопливым достоинством плавно скользит вперед. – Не будем сидеть в толпе. Для слова Божьего нет преград. Никакой нужды распихивать друг друга, чтобы поглазеть на пастора Пелликорна.

– Чем больше они изображают из себя праведников, тем меньше верится, – замечает Отто.

Уголок губ у Марин подрагивает, но тут она замечает Мермансов и стирает с лица всякое подобие улыбки.

Распространяя вокруг себя приторный цветочный аромат, Агнес плывет в огромных юбках по ледяным могильным плитам.

– Они привели своего дикаря, – шепчет она мужу, устремляя взгляд на Отто.

– Господин и госпожа Мерманс, – произносит Марин, доставая из мешочка на поясе псалтырь и перекладывая его из руки в руку, словно взвешивая снаряд.

Женщины делают реверанс. Франс кланяется, смотрит на тонкие пальцы Марин, нервно теребящие потертую кожаную обложку.

– Где ваш брат? – спрашивает Агнес. – Судный день…

– Йоханнес занят делами. Сегодня он благодарит Бога иным способом.

Мерманс хмыкает.

– Это чистая правда, господин.

– Ну разумеется! Биржа, как известно, – пристанище праведников.

– На приеме в Гильдии произошла досадная ошибка, – продолжает Марин, игнорируя его колкость. – Брат собирался пригласить вас в гости, но из-за своих многочисленных обязанностей попросту забыл… Окажите честь, отужинайте у нас.

Мерманс фыркает:

– Нам не нужны…

– С огромной радостью, госпожа Брандт! – перебивает Агнес, глаза которой загораются тайным удовольствием. – Хотя разве не его жена должна нас приглашать?

Нелла вспыхивает.

– Так ждем вас завтра, – сдавленно произносит Марин.

Подобная спешка так нехарактерна для золовки, что Нелла не сдерживается:

– Завтра? Но…

– И, пожалуйста, не забудьте сахар. Отведаем и выпьем за ваше будущее состояние.

– Хотите оценить наши караибские сокровища? – Агнес прячет подбородок в огромный воротник, впиваясь в Марин агатовыми глазами.

Та улыбается, и Нелла отмечает про себя: ей идет, даже если это притворство.

– Да, очень.

– Агнес, – предостерегающе перебивает Мерманс. – Надо занять места.

– Мы придем, – добавляет Агнес, – и принесем такую сладость, которой вы отродясь не пробовали.

Они шествуют дальше, выкрикивая приветствия, помахивая кому-то рукой и кивая.

– Так бы и убила, – бормочет Марин, провожая чету взглядом.

Нелла гадает, о ком речь…

– Караибские сокровища! С ума сойти! Зачем Йоханнес вообще на это пошел?

– Разве нам не нужен их сахар, моя госпожа? – тихо спрашивает Корнелия. – Вы сами говорили…

Марин резко оборачивается.

– Не лови меня на слове! Ты ничего не смыслишь! Только и знаешь, как подслушивать у дверей. Потрудись лучше, чтобы ужин завтра не подгорел.

Корнелия наклоняется к собаке. На ее лице выражение оскорбленной гордости. Марин потирает виски, болезненно закрывая глаза.

– Что с тобой? – спрашивает Нелла, чувствуя необходимость вмешаться.

Марин поворачивается.

– Ничего.

– Пора садиться, – замечает Отто.

Он совершенно пунцовый – каждое его движение сопровождается нескромными замечаниями. Амстердамцы не утруждаются даже понизить голос.

К кафедре подходит пастор Пелликорн. Высокий, за пятьдесят, чисто выбритый, с короткими приглаженными седыми волосами и широким ослепительно-белым воротником. Его внешность позволяет предположить наличие весьма добросовестных слуг.

Вступлениями он себя не затрудняет.

– Порочные привычки! – ревет он поверх собак, детей, шарканья ног и криков чаек снаружи.

Воцаряется тишина. Теперь на него обращены все взгляды. Только Отто опускает голову, сосредоточенно глядя на свои сплетенные руки. Нелла смотрит на Агнес, чье лицо обращено к пастырю, как у завороженного ребенка. До чего странная! То болтливая и надменная, то по-детски заискивающая.