Миниатюрист

В одном он прав: из всех, кого она знала, Агнес – единственная, кто любит ворошить прошлое. Ее матери воспоминания причиняли боль, отец от них заливался слезами. Весь остальной Амстердам устремляется вперед и вверх, невзирая на болотистую почву, которая грозит всех их потопить.

На лице Агнес тень усталости и отчаяния. Пожав плечами, она рассеянно стряхивает с юбки несуществующую пылинку и вновь становится по-взрослому уклончивой.

– Мужчины всегда мужчины…

– Разумеется, – отвечает Нелла, думая, что более непохожих мужчин, чем Франс Мерманс и Йоханнес Брандт, пожалуй, не сыскать.

– Я отдала вашей кухарке сахарную голову. Франс сказал, мы попробуем ее после ужина. Как вы думаете, Марин возьмет хоть ложечку? – Агнес закрывает глаза. – Этот сахар – само совершенство!.. Франс сделал все просто чудесно. Рафинация прошла как по-писаному.

– Это ваше единственное наследство? Я не ошибаюсь?

Агнес моргает.

– Подчинение, госпожа Брандт, всегда вознаграждается сторицей.

Нелла инстинктивно отказывается развивать эту чрезмерно личную тему. Разочарованная наступившей тишиной, Агнес выпрямляется.

– Надеюсь, ваш муж нас не подведет. Получим ли мы новую партию, еще неизвестно. Погода в Суринаме не всегда благоприятствует, да и чужеземцы постоянно нападают на папину, то есть нашу, плантацию. Этот урожай может оказаться единственным за многие годы.

– Разумеется. Ваше доверие для нас большая честь.

Агнес смягчается.

– Вы бывали в конторе мужа?

– Ни разу.

– А я часто наведываюсь в ратушу. Франсу приятно. И мое сердце трепещет при виде его мастерства в государственных делах. Он исключительный человек… А скажите, Марин уже потчевала вас селедкой?

– Мы…

– Селедка, одна селедка и неизменно черные платья! – Агнес прижимает руку к сердцу, закрывая глаза. – Но Господь видит нашу суть. Вот здесь!

– Я…

– Вы не находите, что у Марин нездоровый вид? – Агнес распахивает глаза, вновь притворяясь озабоченной.

Нелла не знает, что сказать, устав от постоянно меняющей русло беседы.

– Она всегда была среди нас самой крепкой, – замечает Агнес с легким презрением.

Лай Резеки спасает Неллу от необходимости отвечать.

– А! – произносит гостья, поправляя платье. – Наконец-то – ваш муж!

Ужин

Трапеза, несмотря на голод Неллы и кулинарный талант Корнелии, превращается в муку. Агнес осушает три бокала рейнского и болтает о пасторе Пелликорне, его великолепных проповедях и благочестии, о важности испытывать благодарность… А что сталось с теми воришками? Она видела, как их, с отрубленными руками, выпускали из Rasphuis.

– Что такое Rasphuis? – интересуется Нелла.

– Мужская тюрьма. Порочных женщин отправляют в Spinhuis, а безумных мужчин – в Rasphuis. Там держат сумасшедших. – Агнес подается вперед и выпучивает глаза, изображая умалишенную. Смотрится это ужасно, и Франс смущенно опускает взгляд на белую скатерть. – Семьи от них отказались и платят тюрьме за содержание. – Она тычет в Неллу окольцованным пальцем. – А самых отъявленных бросают в камеру пыток под ратушей, рядом с хранилищем городского золота.

Марин почти не говорит, бросая взгляды на брата, который вместе с Агнес осушает бокал за бокалом, а затем, не успевает Корнелия убрать первое блюдо, опрокидывает в себя еще один.

Хотя держится Йоханнес спокойно, взгляд у него стеклянный. Он сосредоточенно рассматривает тарелку и вонзает вилку в голубятину под имбирным соусом. Агнес продолжает молоть всякий вздор, и в разговор вступает Мерманс, пытаясь произвести впечатление познаниями в торговле. Он говорит о тростниковом соке, о добыче меди, о сахаре и о том, насколько сурово надо наказывать раба. Йоханнес свирепо жует морковь. На его загорелом лице серебрится щетина.

Наконец с пирогом и сливками расправились, трапеза подходит к концу, и избегать цели визита более невозможно. Повинуясь кивку Марин, Корнелия осторожно, точно новорожденного младенца, вносит на фарфоровом блюде сахарную голову. За нею следует Отто с ложками.

Нелла рассматривает блестящий, плотно спрессованный конус длиной с предплечье.

– Половина урожая рафинировалась в Суринаме, – поясняет Мерманс. – Остальное – в Амстердаме.

Йоханнес раздает ложки.

– Корнелия, Отто, вы тоже попробуйте. Как знатоки.

Ноздри Агнес возмущенно раздуваются, она поджимает губы. Корнелия опасливо берет ложку и передает другую Отто. Йоханнес, вооружившись пружинным ножиком, встает, чтобы сделать первый надрез, но тут поднимается с кресла Мерманс и вынимает из-за пояса кинжал.

– Позвольте мне, – говорит он.

Йоханнес с улыбкой садится. Руки Марин неподвижно покоятся на скатерти.

К основанию сахарной головы ложится первая витая стружка, и Мерманс церемонно протягивает ее жене.

– Тебе, дорогая!

Агнес лучится от удовольствия.

Франс оделяет и остальных, оставляя Йоханнеса и Отто напоследок.

– Incroyable! [6] – провозглашает он, отправляя сахар в рот. – Твой отец не был благословлен сыновьями, зато сполна вознагражден сахаром.