Миниатюрист

В передней Корнелия, склонив голову, прилежно подметает пол. Отто спускается на кухню, оставляя после себя кофейный дух. В окна просачивается слабый свет октябрьского дня. Сальные свечи уже вернулись из вчерашней ссылки. Нелла отодвигает засов. В дом врывается воздух с улицы.

– Только восемь часов, моя госпожа, – говорит Корнелия, высоко подняв голову и держа метлу, словно копье. – Куда вы в такую рань?

– По делам.

В Нелле вскипает возмущение. Она снова чувствует себя в тюрьме – робкое ощущение силы, которое придала ей игра на лютне, уже испарилось.

– У знатных дам не бывает дел, моя госпожа. Они должны знать свое место.

Это пощечина. Ни одна служанка в Ассенделфте не посмела бы так возмутительно себя вести.

– Не ходите! – почти в отчаянии просит Корнелия.

Нелла отворачивается от ее пристального взгляда и коптящих свечей и вдыхает воздух улиц.

– Не знаю, куда вы там собрались, только одной нельзя, – уже мягче произносит горничная, касаясь руки Неллы. – Я просто…

– В отличие от тебя, Корнелия, я могу идти куда вздумается!

* * *

Любопытно посмотреть на мужа в его конторе, увидеть, как он упрочивает их богатство. Это позволит лучше его понять. Нелла сворачивает на Кловенирсбургвал. Отсюда уже чувствуется запах моря, и в отдалении высятся мачты больших кораблей. Шагая вдоль канала, она даже раздумывает, не показать ли Йоханнесу миниатюрные фигурки его любимых собак. Ему, конечно же, будет приятно.

Она проходит в главную арку здания ВОК на Хогстратен, мимо арсенала, где хранятся, разложенные по размерам, щиты и нагрудники. Здесь центр всего города, а кто-то даже скажет – всей Республики. Отец говорил, что Амстердам финансирует половину военного бюджета страны. К подозрительности, вызванной богатством и властью этого города, в его голосе примешивалась печальная нотка благоговейного трепета.

Нелла проходит по периметру первого внутреннего двора. От повторяющегося рисунка кирпичной кладки рябит в глазах. В дальнем углу разговаривают двое мужчин, и когда женщина проходит мимо, они отвешивают низкий поклон и с любопытством ее разглядывают. Она приседает.

– Дама! Вот так дела! – удивляется один.

– Обычно они захаживают сюда только ночью, – подхватывает его приятель, – благоухая ванильным мускусом!

– Мне нужен Йоханнес Брандт, – сдержанно отвечает Нелла, смущаясь от намеков.

Лоб второго покрыт россыпью красных прыщиков. Он совсем еще мальчик. Господь явно перестарался со своей кистью.

Мужчины переглядываются.

– Через вон ту арку в следующий двор. Последняя дверь налево, – отвечает первый и добавляет: – Посторонним туда нельзя. Особенно женщинам.

Нелла чувствует спиной их взгляд. Постучав в указанную дверь и не получив ответа, она нетерпеливо ее распахивает. В комнате сыро. Соль с моря въелась в стены и скудную мебель. Нелла идет к винтовой лестнице на другом конце и начинает взбираться все выше и выше, пока не оказывается в длинном и менее влажном коридоре.

– Йоханнес!

Вечно я его зову. Вечно жду под дверью.

Нелла бежит к высокой дубовой двери, быстроногая, словно кошка, и ее радость растет при мысли о том, как он сейчас удивится.

Ручка поддается не сразу. Нелла надавливает со всей силы и… Мужнино имя застревает у нее в горле.

Йоханнес с закрытыми глазами раскинулся на ложе. Нагой, совершенно нагой и недвижимый из-за нависшей над его чреслами головы в черных кудрях!

Нелла замечает, что голова двигается, вверх-вниз, вверх-вниз, и что приделана она к телу, поджарому торсу. Кто-то стоит там на коленях, полускрытый ложем.[8]

Глаза Йоханнеса распахиваются от хлопнувшей двери и при виде жены округляются от ужаса. Он пытается сесть. Голова в кудрях приподнимается. Джек Филипс! Рот на бледном лице открыт, в глазах – смятение. Он распрямляется, и полный ужаса взгляд Неллы падает на его обнаженную грудь.

Двигаясь медленно, словно под водой, Йоханнес даже не прикрывается. Быть может, просто не в силах. Теперь его червячок – корабельная мачта, прямой, красный, как сырое мясо, и блестящий от влаги. Он отталкивает Джека и поднимается, словно вальяжный куртизан в будуаре. По сравнению с этим мальчишкой у него такая волосатая грудь.

Тусклый свет дня освещает ужасную сцену.

– Нелла! – бормочет Йоханнес. – Ты не должна… Ты…

Она почти его не слышит. Чары рассеиваются, когда Джек швыряет Йоханнесу рубаху. Они неуклюже одеваются – шарят руками, ногами, оба неловкие, перепуганные, и, глядя на этот торопливый танец, Нелла медленно оседает на пол. Наконец мужу удается встать. Он протягивает руку – к ней, Джеку или к одежде, сказать трудно. Он словно хватается за невидимые веревки. А рядом, запустив пятерню в волосы, – полуголый Джек из Бермондзи. Ухмыляется, морщится или все сразу? Этот вопрос умирает в реве ее мыслей, и руки Неллы взмывают к глазам.

Последнее, что она видит, – член Йоханнеса, обвисший, длинный и темный.

Тишина стучит у Неллы в ушах, сердце взрывается болью. Унижение разрастается тысячами черных спор, и боль, прятавшаяся внутри, наконец обретает голос.

Она не знает, слышит ли он ее, выговариваются ли слова…