Миниатюрист

Застывший было образ Йоханнеса и Джека вновь оживает. Марин быстро моргает глазами, разглядывая вышивку на покрывале – пузатые «Б» в окружении листвы и лесных птиц.

– Мне очень жаль, что ты расстроилась, – наконец тихо произносит она. – Йоханнес – необычный муж. Признаю.

Нелла понимает не сразу. А потом лицо Марин раскрывается перед нею, точно книга. Щеки Неллы розовеют, по телу пробегает дрожь. Это еще хуже, чем увидеть обнаженного мужа на кровати с Джеком.

– Ты знала? Знала?! – К горлу подступает рыдание. – Боже милостивый! Ты меня дурачила! Дурачила с первой минуты!

– Мы не смеялись над тобой, Петронелла. Никогда. Никто тебя не дурачил.

– Ты унизила меня. А теперь я все увидела своими глазами. То, чем они занимались с этим мальчишкой, отвратительно, ужасно!

Марин встает и отходит к окну.

– Йоханнес вызывает в тебе отвращение?

– Что?! Да! Содомиты… Пелликорн сказал, их надо остерегаться. Ярость Божия нас затопит. Я его жена, Марин!

Слова льются потоком – она даже не подозревала, что способна их произнести. И с каждым слогом ее охватывает странная легкость, будто она вот-вот оторвется от земли.

Марин упирается рукой в стекло, пока не белеют кончики пальцев.

– Поразительно, как хорошо ты помнишь ту проповедь.

– Ты знала, что Йоханнес не будет меня любить!

Когда Марин вновь заговаривает, ее голос срывается от волнения:

– Я не представляла, как тебя можно не полюбить! Я не всегда понимаю… Ты ему нравишься.

– Как домашнее животное. К тому же Резеки ему нравится больше. Я не могу простить этот обман и позор! Ты знала, каково мне будет. Все эти ночи, когда я ждала…

– Я смотрела на это иначе, Нелла! Как на хорошую возможность. Для всех!

– Ты? Йоханнес даже не сам меня выбрал?

Марин медлит с ответом:

– Йоханнес… сомневался. Я навела справки. Друг твоего покойного отца в городе упомянул, что вы оказались в затруднительном положении. Твоя мать восприняла мое предложение с огромным воодушевлением. Я думала, все останутся довольны.

Нелла спихивает тарелку с кровати, и она разбивается о половицы на три части.

– Какая же возможность предоставилась мне, Марин?! Ты повелеваешь всем. Ты заказываешь платья, ведешь счета, таскаешь меня в церковь, отправляешь на приемы, где все на меня пялятся. Я была так благодарна, когда ты позволила поиграть на лютне. Какое убожество! Это я должна быть хозяйкой в доме, но мое положение не лучше, чем у Корнелии.

Марин закрывает лицо руками, силясь сохранить самообладание. Атмосфера между ними накаляется. Наблюдая за золовкой, Нелла чувствует прилив сил.

– Перестань притворяться ледышкой! Это катастрофа! – Нелла хочет остановить вскипающие слезы, но они все равно бегут по щекам. – Как я могу быть счастлива с мужчиной, которому суждено гореть в аду?

Лицо Марин превращается в маску ярости.

– Тише! Тише! У твоей семьи нет ничего, кроме имени. Отец оставил вас нищими. Ты бы в конце концов вышла замуж за фермера.

– Не вижу в этом ничего дурного.

– Посмотрим, что ты скажешь через десять лет, когда вода прорвет дамбы, у тебя огрубеют руки, а в ногах будет путаться орава детей, которых надо кормить! Тебе нужен был достаток, ты хотела быть купеческой женой!

Нелла молчит.

– Петронелла! Что ты намерена делать?

В голосе Марин все отчетливее звучит страх, и до Неллы начинает доходить, что она наконец получила какую-то власть. Марин боится, что я пойду к бургомистрам? Она удивленно смотрит на искаженные, бледные черты золовки, и у нее голова идет кругом при мысли, что она, восемнадцатилетняя девчонка из Ассенделфта, может пойти к отцам города и сказать, что ее муж, уважаемый всеми купец, одержим дьяволом.

О да, ты могла бы это сделать, говорит она себе. В данный момент – даже с радостью. Ты могла бы сообщить и о Джеке Филипсе. Кто тебя остановит? Одного твоего слова достаточно, чтобы раздавить жизнь этой женщины и избавиться от унижения.

Словно прочитав ее мысли, Марин продолжает:

– Это и твоя семья, Петронелла Брандт! Ее репутация пристанет к тебе, как масло к перьям птицы. Чего ты хочешь? Снова нищенствовать? А что будет с Отто и Корнелией, если ты нас выдашь?

Она разводит руки, словно расправляет крылья, и Нелла чувствует, как ее собственное тело вжимается в кровать.

– Мы, женщины, бессильны. Бессильны!

Нелла впервые видит, чтобы у Марин так горели глаза.

– Все, что мы можем, если повезет, – это подлатать чужие ошибки.

– А вот Агнес вполне счастлива!

– Агнес? О, Агнес играет роль. Что будет, когда ее слова закончатся? Она передала отцовскую плантацию мужу и гордится своим умом!.. А еще женщины гнут спину, не получая за труд и половины того, что платят мужчинам. Мы не вправе владеть собственностью, не вправе подать в суд. Единственное, на что мы, по их мнению, способны, – это производить на свет детей, которые тоже становятся собственностью мужчин.

– Но ты не вышла замуж, ты…

– Некоторые мужья никак не унимаются. Ребенок за ребенком, пока твое тело не превратится в сморщенный мешок!

– По мне, лучше быть мешком, чем остаться в одиночестве! Жену заведи и налево ходи – так, кажется, говорят?