– Верно, я понятия не имею. Но с учетом всех обстоятельств было бы разумно, если бы ты уехал…
– Разумно? Почему? Что ты тут замышляешь в мое отсутствие? – смягчаясь, поддразнивает он.
– Ничего, Йоханнес. Соберусь с мыслями. И Петронелла тоже.
– Я устал, Марин. Мне почти сорок.
– Ты сам захотел продавать сахар за границей. А если бы потрудился иногда заглядывать к жене в спальню, то лет через пятнадцать-шестнадцать мог бы передать дела сыну. И тогда коротай себе старость в таверне, кто тебе не дает!
– Что ты сказала? Сыну?
Тишину, которая за этим наступает, можно резать ножом. Она накрывает присутствующих точно пышное снежное одеяло. Нелла прислоняется щекой к двери и ждет. Ей в самом деле послышалась в голосе мужа тоска или он просто удивился? Правду ли говорила на приеме Агнес про его отношение к детям? Если все может измениться, думает Нелла, нащупывая в кармане птичку, то и это тоже.
Тут Йоханнес со вздохом снова заговаривает, и снежные грезы тают:
– Марин, ты добиваешься от нас образцовой жизни, как по карте. Только ведет она в никуда! Через пятнадцать лет меня, наверное, и на свете не будет!
– О, куда она нас ведет, я вижу отчетливо, брат. Потому-то и тревожусь.
– Если ехать, то я возьму с собой Отто.
– Он нужен здесь. Три женщины без мужчины? Некому даже дрова принести! Скоро грянут морозы.
– Ты хочешь управлять моими делами и при этом не в состоянии поднять полено?
Марин ничего не отвечает, и Йоханнес хмыкает.
– В таком случае есть только один человек, которого я могу взять.
– Если ты даже помыслишь…
Нелла врывается в комнату. Это ее первая встреча с мужем с того момента в конторе. Лицо Йоханнеса мучительно искажается. Он встает, неловко царапая стулом по полу.
– Нелла, ты подслу…
– Что это? – перебивает она, указывая на карту, над которой склонилась Марин.
– Карта Венеции работы Барбари. – Марин разглядывает цветы у нее за ухом.
– Чем увенчались поиски попугайчика? – интересуется Йоханнес.
Нелла сжимает в кармане фигурку Пибо.
– Ничем.
– Вот как… – Он задумчиво потирает подбородок, затем переводит взгляд на Марин: – Я решил ехать в Венецию, заняться сахаром.
– В Венецию? – эхом вторит она. – Значит, на Рождество тебя не будет?
– Трудно загадывать.
– О! – К собственному удивлению, Нелла слышит в своем голосе толику разочарования.
Марин вскидывает глаза.
– Мы подумали, так будет лучше, – оправдывается Йоханнес.
– Для кого?
– Для сахара.
– Для всех, – добавляет золовка.
Как и рассчитывала Марин, Йоханнес садится в лодку ВОК возле дома. Она доставит его на пристань, где он пересядет на корабль. Стоя на пороге, Нелла вздрагивает, когда муж неохотно поднимает на прощание руку. Она повторяет его жест – ладонь обращена к холодному воздуху; не машет, а просто поднимает.
– Ты украсила волосы цветами.
– Да. – Она вбирает глазами его загорелую кожу, сероватые морщины вокруг глаз, серебристую щетину. – В знак возвращения утраченного.
Йоханнес теряет дар речи, и в этот краткий миг Нелла будто становится выше ростом и явственно ощущает вновь обретенное достоинство.
Резеки выскакивает на улицу с недовольным лаем.
– Сахар не забыл? – осведомляется Марин.
– Моего слова достаточно, – отвечает Йоханнес, от волнения с трудом выговаривая слова.
Кто, думает Нелла, этот человек, столь тронутый прощанием со мной?
– Отчего ее не берешь? – продолжает Марин.
– Будет путаться под ногами. Присмотрите тут за ней.
Надеюсь, они имеют в виду собаку… Марин разговаривает с братом так холодно, что не разберешь. Он же едет, разве не этого она хотела? Хоть бы миниатюристка прислала что-нибудь, объясняющее странное поведение золовки. По куколке сказать ничего нельзя. Сегодня, говорит себе Нелла, сегодня же пойду на Калверстрат!
Под пристальным взглядом Корнелии Марин медленно, словно холод сковал ее члены, возвращается в дом. Отто с Неллой смотрят, как лодка Йоханнеса удаляется по Золотой излучине.
– Ты не хотел бы поехать в Венецию?
– Я там бывал, моя госпожа, – отвечает Отто, наблюдая за следом на воде. – Одного раза для Дворца дожей достаточно.
– А я бы посмотрела. Он мог бы меня и взять!
Корнелия и Отто обмениваются очередным взглядом. Поворачивая к дому, они замечают вдали Джека Филипса. У Неллы холодеет сердце. Его руки в карманах, волосы, как всегда, растрепаны, хмурый взгляд следит за удаляющейся лодкой Йоханнеса. Отто подталкивает Неллу вверх по ступенькам. Вздрогнув, она позволяет себя увести. Сзади Корнелия с глухим стуком закрывает дверь.
Сгустились зимние сумерки. Лампады звезд плывут по бездонной темно-синей реке неба. Нелла сидит у окна в спальне с игрушечным Пибо на коленях. Где-то сейчас Йоханнес? Сядет ли он в таинственную гондолу, вернется ли во Дворец дожей? Разумеется, вернется, думает Нелла, это же Йоханнес. «Все может измениться». Она осторожно устраивает попугайчика на спинке бархатного кресла в кукольном доме и гонит от себя образ живой птички, которая в такую ночь неминуемо станет добычей ястребов и сов. Быть может, миниатюристка его спасла? Хотя откуда тогда взялись обрезанные зеленые перышки? Думать, что эта женщина причинила Пибо боль, – невыносимо.