Миниатюрист

Джек остается лежать на льду. Нелла пытается уговорить Резеки принести его в зубах, однако та только ставит дыбом шерсть, рычит и отскакивает. Тогда Нелла хочет попробовать сама, но лед для нее все-таки слишком тонок, а Берт с приятелями куда-то исчез. Она живо представляет, как из-за необъяснимого порыва защитить фигурку Джека проваливается под лед и тонет. Нелла неохотно возвращается в дом, мысленно кляня Марин.

Ночью, в беспокойном сне, в памяти вновь всплывают слова любовной записки. Их произносит Джек, и его английский выговор, точно челн в неспокойных волнах. «Ты солнечный луч в окне, который меня согревает… С головы до кончиков пальцев – я тебя люблю… Прикосновение, как тысяча часов». Джек бежит по коридорам ее сознания, мокрый от снега, с напяленным на голову черепом из комнаты Марин. Нелла резко просыпается. Сон необыкновенно ярок, она готова поклясться, что Джек прячется в углу.

На следующий день, шестого декабря, почитают святого Николая. Когда Нелла раздвигает занавеси и смотрит вниз, у нее перехватывает дыхание – у дверного косяка в лучах морозного солнца стоит куколка Джека.

Бунтарка

Нелла выскальзывает наружу, чтобы взять замерзшую фигурку. На улице все еще пустынно. Надо льдом, словно дыхание, клубится туман.

– А где все? – спрашивает она за завтраком, спрятав Джека в кармане.

Марин ничего не отвечает, аккуратно разбирая селедку.

– Очередная победа бургомистров, – мрачно изрекает Отто, подходя с нарезанным белым хлебом и большим желтым кругом гауды для Неллы. В его интонации, когда он говорит об отцах города, звучит что-то почти любовное – как у Йоханнеса.

Марин оставляет селедку и помешивает в миске фрукты, томленные с сахаром. Кончики ее пальцев на ложке слегка синеют. Она мешает и мешает, уставясь на блестящие сливы.

– Куклы и марионетки публично запрещены, – говорит она.

Нелла чувствует холодную фигурку Джека. Недозволенная игрушка оставляет на шерстяной одежде темное мокрое пятно.

– Папизм, – продолжает Марин. – Идолопоклонство. Мерзкое стремление запечатлеть человеческую душу!

– Ты их так боишься, будто они могут ожить.

– Никогда не знаешь, – замечает Корнелия.

Она, как и две другие женщины, укутана в харлемские шали, точно кочан капусты.

– Не мели чепухи! – обрывает ее Марин.

Нелла представляет маленькие сахарные крошки, словно снег, на строгих губах золовки, когда та в очередной раз плачет в ванной. В невидимых глазу мехах, втайне лакомясь засахаренными орешками и горой вставая за нечестивого брата, Марин обитает в двух мирах. Интересно, ее непоколебимая благопристойность на людях продиктована страхом божьим – или боязнью самой себя?

В щелях свистит ледяной ветер. В доме холоднее обычного, словно в него тайком проникла, да так и осталась морозная ночь.

– Странно, – размышляет вслух Нелла, – камины топятся, а разницы никакой. Вы заметили?

– Дров покупаем меньше, – отзывается Отто.

– Никакого вреда от холода не будет, – заявляет Марин.

– Без лишений никак не обойтись? – осведомляется Нелла.

Все поворачиваются к Марин.

– Только в страдании по-настоящему обретаешь себя.

С Джеком в кармане Нелла спускается вслед за Корнелией в теплую черную кухню. Корнелия с грохотом ставит миску со сливами и, вооружившись скалкой, набрасывается на тесто для пирога. Отто берет ткань для обуви – у двери выстроился целый батальон весенних сапог Йоханнеса.

– Отто, принеси потихоньку торфа с чердака! Госпожа Марин не заметит, – просит Корнелия.

Он рассеянно кивает.

– Она любит лишения, – замечает Корнелия, – а мы всей душой любим удовольствия. Готова поспорить на лучшую сковородку, что по всему городу женщины сейчас тайком поедают пряничных мужчин, кто бы там что ни приказывал!

– А мужья – фигурки жен! – добавляет Нелла.

Шутка неуклюже повисает в воздухе. Съедобные жены, которых можно подержать в руке… Ее, Неллу, муж попробовать никогда не захочет. Она вспыхивает со стыда и, чтобы отвлечься, воображает более веселые сцены в других семьях: бумажные гирлянды, еловые ветки, свежие булочки, смех и пряное вино с корицей. Сегодня по всему городу чествуют святого Николая, покровителя детей и моряков. Этот тайный праздник неповиновения у них не отнять! Как и обжорство… Как и чувство вины…

Сейчас трудно представить волхвов в знойной пустыне, идущих поклониться Христу, который вот-вот появится на свет. Неллу тянет распахнуть окна и двери, впустить дух откровения. Открытое окно, быть может, позволит сохранить открытым и разум.

– Скоро Рождество, а там и Богоявление. – Голос Корнелии поет затаенной радостью.

– Что такого особенного в Богоявлении?

– Хозяева дозволяют нам с Тутом одеваться в благородное платье и есть с ними за одним столом! И никакой работы весь день! Хотя готовить все равно придется. Так далеко госпожа Марин не заходит.

– Не сомневаюсь.

– Испеку королевский пирог с монеткой внутри. Кому она попадется, будет весь день «королем».

Отто горестно смеется. Это так на него не похоже, что Нелла невольно оборачивается. Он отводит глаза.

– Тебе почта, – говорит Марин, появляясь на лестнице.