Миниатюрист

Йоханнес в этом странном состоянии духа, не глядя, проходит мимо сестры и онемевшей Корнелии у двери, шатаясь, пересекает переднюю и спускается по черной лестнице. Нелла идет следом и слышит, как он открывает погреб. Утрата Йоханнеса эхом отзывается от стен.

– Девочка моя! – причитает он. – Хорошая моя! Что он наделал?!

Преодолевая себя, Нелла робко подходит к мужу, ибо понимает, что должна его утешить. Йоханнес стоит на коленях, сжимая в объятьях задеревенелое собачье тело, наполовину высунувшееся из окровавленного мешка. Голова Резеки покоится на руке хозяина, рана масляно блестит в полутьме, зубы оскалены в кривой усмешке.

– Не плачь! – шепчет Нелла.

Йоханнес не в силах говорить. Он лишь смотрит на жену полными слез глазами и недоуменно прижимает к себе свою любимицу.

Свидетель

Следующие два дня стоит напряженная тишина – дом зализывает раны. Марин не выходит из комнаты. Корнелия готовит рождественские коробки с угощениями для сирот – торты в этом году скромнее, мясных пирогов меньше. Отто прячется от всех, без нужды ковыряя в саду мерзлую землю.

– Повредишь луковицы, Тут, – предупреждает горничная, но он и бровью не ведет.

Нелла чувствует запах густого супа со свининой. Корнелия мрачно гремит кастрюлями и шумовками.

Йоханнес оба вечера уходит из дому. Они не решаются спросить куда, ибо страшатся ответа. На второй день Нелла стоит перед кукольным домом и в сгущающемся сумраке рассматривает фигурку Агнес. Кому-то плохо – слышится плеск рвоты в жестяном тазу, шепот, освежающий аромат мятного чая для разбушевавшегося желудка. Нелле тоже хочется унять засевшую внутри тревогу. Она надеется, что Йоханнес сейчас занимается сахаром на складе. Хотя… В беспокойстве Агнес в Старой церкви было что-то такое странное; слабо верится, будто единственной причиной ее гнева стали дела.

Рассматривая куклу, Нелла вдруг содрогается, вся покрываясь мурашками. Кончик сахарной головы стал совершенно черным. Она вскрикивает и пытается его оттереть, но черные споры размазываются по конусу, словно сажа. Она хочет отломить сахар – закопать в саду, похоронить его силу, – и он отскакивает вместе с рукой Агнес.

Нелла швыряет изувеченную куклу на пол. Оторванная рука с испорченным сахаром все еще зажата у нее между пальцами.

– Прости! – бормочет она, не совсем понимая, перед кем извиняется – перед куклой, перед Агнес или перед мастером.

Может, дело в плохой погоде, хотя кукольный дом стоит на втором этаже, а здесь не так сыро. Или в саже от камина, но куклы от него опять же далеко. Все это логические рассуждения, которые почему-то не помогают. Как пятно на Резеки, была ли эта малюсенькая, почти незаметная чернота на сахаре и раньше? Или необъяснимым образом появилась, разросшись в ответ на ее панику? Нет, говорит себе Нелла, не сходи с ума. Это просто еще одно предупреждение, которое ты пропустила. Она глядит на кукольный дом – набор игрушечных сладостей, колыбельку, картины, столовые приборы и книги – и жалеет, что в свое время не рассмотрела кукол и собак повнимательнее. Быть может, тут есть еще каверзы?

Потрясающие работы миниатюристки – не просто идолы. Почерневший сахар, ржавое пятно на Резеки… Они непонятным образом вторгаются в их жизнь. Здесь скрыта какая-то история, думает Нелла, кажется, моя, но почему-то не мне ее рассказывать. Мастер вертит моей жизнью, а я до сих пор не вижу, к чему все идет.

Нелла вновь открывает Реестр Смита. Послания миниатюристки выпадают из страниц и рассыпаются, словно конфетти. Она находит объявление. «Школа знаменитого часовщика Лукаса Винделбреке из Брюгге. Все и ничего». Всякий раз, когда я стучусь, как дура, в ее закрытую дверь, я хочу все и, без сомнения, не получаю ничего. Нужен другой подход. Уставясь в объявление, она вдруг поражается, как ей не пришло в голову раньше! Больше никаких пространных писем, остроумных, философских ответов, тюльпанов, турнепсов, беганья через город по холоду и конфузов на Калверстрат…

Нелла бросается к столу красного дерева, вспоминая самый первый день: она ждет на крыльце, по Херенграхт идут люди, слепой мальчишка ворует рыбу, смеется какая-то женщина… Неужели миниатюристка знала меня уже тогда? Знала ли она, как я жаждала оказаться в своей комнате, сесть за стол и приукрасить в письме матери холодный прием?

Достав лист бумаги, Нелла окунает перо.

Уважаемый господин Винделбреке, мне необходимо спросить вас о вашей ученице.

Это высокая светловолосая женщина, взглядом проникающая в самую душу. Она незаметно вошла в мою жизнь, и присылаемые ею предметы все больше меня беспокоят. Почему она не отвечает прямо, при этом сделав меня объектом своей работы?