Миниатюрист

Кровотечения и пятна на белье никак не связывались в сознании Неллы с любовью – понятием куда более призрачным, хоть и отчасти телесным.

– Это любовь, Петронелла, – заявила госпожа Ортман, когда Арабелла так сжала в объятиях Черноуха, что тот едва не испустил свой щенячий дух. Музыканты в деревне пели о сокровище любви и сокрытой в нем боли. Истинная любовь – точно распускающий лепестки цветок в канале. Ради нее можно пойти на все, она источник блаженства, к которому неизменно примешивается капля разочарования.

Госпожа Ортман сетовала, что во всей округе не сыскать ни одного кавалера, а местных мальчишек окрестила голодранцами. Будущее ее дочери – в городе, у Йоханнеса Брандта.

– Мама, а как же любовь? Я его полюблю?

– Посмотрите только, девочка хочет любви! – театрально обратилась госпожа Ортман к облупленным стенам. – Ей подавай и клубнику, и сливки!

Нелле сказали, что нужно уехать из Ассенделфта, и, видит бог, под конец она ничего другого и не желала. Ей разонравилось играть в кораблекрушения, что, однако, не мешает теперь накатывать волне разочарования, когда она сидит в Амстердаме подле пустого брачного ложа, словно сиделка у постели больного. Какой смысл был сюда приезжать, если муж даже не соизволит толком поздороваться? Лежа в постели, она зарывается в подушки и вспоминает презрительный взгляд Корнелии, раздражение Марин и равнодушие Йоханнеса. Я девочка, которой не досталось ни одной клубничинки, что уж говорить про сливки!

Несмотря на поздний час, дом еще не спит. Хлопает входная дверь, потом еще одна, где-то наверху. В коридоре слышны мягкие шаги и шепот. Затем воцаряется глубокая тишина.

Всеми покинутая, Нелла напряженно вслушивается, глядя, как в узкой полоске лунного света поблескивает на полотне заяц и гнилой гранат. Тишина обманчива. Кажется, будто сам дом дышит. Однако она не смеет вновь встать с кровати. Не в первую ночь. Мысли о лете и лютне испарились, и в голове звучит только деревенский окрик торговки рыбой: «Идиот, идиот!»

Тайный язык

Отдернув занавеси и впуская утреннее солнце, Корнелия подходит к изножью смятой постели.

– Господин вернулся из Лондона, – обращается она к миниатюрной ступне, торчащей из-под одеяла. – Вы будете вместе завтракать.

Голова Неллы резко отрывается от подушки. Со сна лицо у нее припухшее, как у херувимчика. По всему Херенграхту горничные, моя пороги, позвякивают ведрами, точно колокольчиками.

– Сколько я спала?

– Достаточно.

– Как будто уже три месяца тут лежу, заколдованная!

– Хорошенькое колдовство, – смеется Корнелия.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего, моя госпожа. – Она протягивает руки. – Вставайте. Я вас одену.

– Ты вчера поздно легла.

– Да что вы говорите!

От ее дерзости Нелла смущается. Прислуга в доме матери никогда себе такого не позволяла.

– Хлопала входная дверь. И наверху. Я совершенно уверена.

– Исключено. Тут запер ее до того, как вы ушли к себе.

– Тут?

– Я так зову Отто. Он считает прозвища глупыми, а мне нравится. – Корнелия надевает Нелле через голову нижнюю рубашку, потом – голубое с серебристым отливом платье и восхищенно добавляет: – Это господин заказал!

Восторг от подарка быстро улетучивается – рукава непомерно длинны, а корсет, как ни старайся, на ней болтается, совсем не подчеркивая грудь.

– Госпожа Марин посылала портнихе мерки! – недовольно восклицает горничная, затягивая сильнее и раздраженно глядя на лишние мили лент. – Ваша мать указала их в письме. И что прикажете со всем этим делать?

– Значит, портниха напутала. – Нелла обозревает необъятные рукава. – Мама не могла ошибиться!

* * *

В столовой Йоханнес изучает какие-то бумаги и негромко разговаривает с Отто. При виде жены он кланяется с изумленным выражением на лице. Цвет его глаз стал более насыщенным – уже не вода, а камень. Марин пригубливает воду с лимоном, не сводя глаз с гигантской карты на стене за спиной брата. Посреди бумажной океанской бездны висят материки.

– Благодарю за платье, – выдавливает из себя Нелла.

Отто с охапкой бумаг отступает в угол.

– Так это одно из них? Я велел пошить несколько. Только я представлял его несколько иначе. Не великовато? Марин, оно, кажется, великовато?

Марин садится и складывает салфетку на коленях в аккуратный квадрат. На фоне платья он смотрится как случайная белая плита на черном полу.

– Боюсь, вы правы, – произносит Нелла.

Ее голос предательски дрожит. Как же получилось, что по дороге из Ассенделфта в Амстердам тело новобрачной усохло до карикатуры?! Она переводит глаза на карту, твердо решая не думать про несуразные рукава. Вот Nova Hollandia, на берегах изумрудных морей изображены пальмы и приветливые черные лица.

– Ничего. Корнелия укоротит. – Йоханнес берет стакан пива. – Присаживайся, поешь.

В центре стола на камчатной скатерти стоит блюдо с черствым хлебом и тощей сельдью.

– Сегодня завтрак скромный, – поясняет Марин, глядя на пиво в руке брата. – Знак смирения.

– Или игра в бедность, – бормочет Йоханнес, подцепляя кусок на вилку и мерно пережевывая его в наступившей тишине.