Миниатюрист

– Агнес тобой восхищается.

– Ну, от этого только хуже. – В полумраке камеры видно, как вспыхивают серые глаза Йоханнеса. – Я рад, что ты пришла. Я не заслужил. – Он берет ее за руку.

По крайней мере, хоть такой знак признательности, думает Нелла. Если уж ее не любят… Интересно, она когда-нибудь прекратит оправдывать тех, кто лишил ее самого важного?

– Если я не признаюсь, будет суд, – говорит Йоханнес. – Через несколько недель. В любом случае живым мне отсюда не выйти.

– Не говори так.

– Я отдам распоряжения. Ты, Марин, Корнелия. Отто, если он когда-нибудь вернется. – Голос Йоханнеса неожиданно крепнет; теперь он говорит словно нотариус, оглашающий последнюю волю клиента. – На слушании дела будут несколько олдерменов, хотя главным будет Петер Слабберт.

– А почему не он один?

– Из-за тяжести обвинения. Из-за личности обвиняемого. Чем более скандальным получается дело, тем больше к участию в нем привлекают добрых жителей города. – Он замолкает. – Впрочем, полагаю, все решится быстро.

– Йоханнес…

– Приговор для таких обвинений – смерть. – Его голос подрагивает. – И судья обычно поддерживает обвинение. Чем больше судей, чем больше публики, тем более справедливым выглядит приговор.

– Я найду Джека, – обещает Нелла. – И предложу ему денег, лишь бы изменил показания. – Она представляет пустой сундук из-под золота, гору почерневшего сахара на шестом ярусе склада. – И еще я придумала…

– Здесь есть стражник, – говорит Йоханнес. – Его называют Кровавый пастырь. – Он сильнее сжимает руку Неллы. – Священник по ремеслу, а по своей природе – чудовище.

Последнее слово повисает в сыром воздухе: огромное, неодолимое. Нелла касается лица. Сырость превратила его в холодную застывшую маску. Как Йоханнес выдерживает?

– Я видел его жертв. Все кости выбиты из суставов – и ничего уже не исправить. Ноги не ноги, а тряпки. Не внутренности, а месиво. Если меня станут пытать, я сознаюсь, Нелла. И будь что будет.

Йоханнес низко опускает голову, почти вжимаясь носом в ее плечо. Она обнимает мужа. Ей хочется вымыть его целиком, дочиста, чтобы от него опять пахло свежестью и пряностями.

– Йоханнес, – шепчет она. – Йоханнес. У тебя есть жена. У тебя есть я. Разве это не достаточное доказательство?

– И никогда не было достаточным.

А если бы был ребенок, хочется спросить Нелле. Тайна Марин почти срывается с ее языка. Нам бы побольше времени, думает она. Побольше времени. Если бы у нас было еще два месяца – возможно, мы смогли бы сочинить убедительную историю.

– Йоханнес, – говорит она. – Как жаль.

Йоханнес выпрямляется, гладит ее по лицу.

– Ты чудо.

В камере совсем стемнело. За все время их четырехмесячного брака Нелла ни разу не проводила наедине с мужем столько времени. Она вспоминает их разговоры в кабинете и свое восхищение. Она и сейчас им восхищается. Его манера вести себя, его знания, его сухая решимость принять лицемерие окружающего мира; его стремление оставаться собой… Йоханнес поднимает руку к свече, и Нелла любуется его сильными тонкими пальцами. Как страстно она хочет, чтобы он жил!

Неллу тянет поведать мужу о мастере миниатюр. Кажется, целая жизнь миновала с тех пор, как она спустилась вниз и увидела кукольный дом, ждущий ее на мраморных плитках холла. Целая жизнь прошла с той ее обиды и гнева Марин.

– Джек рассказывал тебе, на кого он работал на Калверстрат?

– На кого он только не работал.

– Женщина из Бергена, светловолосая, была в ученичестве у часовых дел мастера… Не говорил?

Йоханнес откусывает от сладкого пончика и зажигает свечу. Нелла затылком чувствует его внимательный прохладный взгляд.

– Нет. Я бы запомнил.

– Она миниатюристка. Я заказывала ей обстановку для кукольного дома. И она сделала игрушечную Резеки.

При этих словах его глаза вспыхивают.

– Женщина?

– Да, женщина.

– Какое удивительное мастерство, какой острый глаз. Будь у меня возможность, я бы проследил за ее судьбой, поддержал. – Йоханнес лезет в карман и, затаив дыхание, нежно вынимает оттуда маленькую собачку. – Она всегда со мной. Самое лучшее утешение.

– Правда? – шепчет Нелла.

Йоханнес протягивает ей игрушку. Нелла берет ее в руки, кончиками пальцев гладит мягкую шерсть. На черепе Резеки нет ни следа красной краски. Ни следа того ржавого пятна, которое она раньше видела своими глазами.

– Не понимаю… Совсем не понимаю. Что это?

Теперь Нелла уже ни в чем не уверена: случившееся и неслучившееся за эти несколько месяцев перемешались в голове.

– Я иногда не могу определить, – признается Йоханнес. – То ли я все еще здесь, то ли уже умер?

– Ты жив, Йоханнес. Ты жив.

– Странно все устроено, – говорит он. – Человеческие существа заверяют друг друга, что все еще живы. Мы осознаем, что это не Резеки, и, однако, как-то ощущаем ее присутствие. То есть осязаемый объект создает не имеющую формы память. Хорошо бы было наоборот – чтобы в реальной жизни появлялось то, что представил наш разум. – Йоханнес вздыхает, проводит ладонями по лицу. – Когда исчез Отто, я почти не осознавал себя. Как мертвый.

Он убирает Резеки в карман.