Миниатюрист

Нелла соображает не медленнее, чем Арнуд. Он хочет заплатить за одну сахарную голову девять гульденов, а ей нужно продать каждую ближе к двадцати. Он подготовился к торгам заранее, думает она.

– Слишком дешево, мой господин. Три с половиной тысячи.

Арнуд смеется:

– Тысяча сто.

– Две тысячи.

Он закусывает губу:

– Тысяча пятьсот.

– Договорились, господин Маквреде. Имейте в виду, есть еще два возможных покупателя. Я могу дать вам на решение три дня. Однако если они предложат мне более высокую цену, то вы упустите выгодную сделку.

– Принято! – Арнуд возбужденно потирает руки. Он доволен; Нелла впервые видит его улыбку. – Сто голов.

У Неллы кружится голова. Она не добилась желаемого, но, по крайней мере, часть этой партии начнет обращение, причем в Амстердаме, где слова ничего не значат, а блюдо вкуснейших булочек – самый лучший довод. Она кладет в свою корзинку голову из суринамской партии – пусть Корнелия попытается ее высушить.

Арнуд протягивает Нелле полторы тысячи гульденов хрустящими банкнотами. Держать их в руках – будто держать сделанный из бумаги спасательный плот. Тысяча пойдет напрямую Агнес и Мермансу – попытка купить за деньги их молчание. Остальные пятьсот предназначены Джеку Филипсу. Что останется им самим – об этом можно подумать позже.

Ханна наполняет корзину.

– Как дела у Корнелии? – спрашивает она.

Корнелия напугана, хочет сказать Нелла, и носа не показывает из кухни. Когда Нелла уходила, та исступленно кромсала тугой вилок савойской капусты, словно лютого врага.

– Все хорошо. Благодарю вас, госпожа Маквреде.

– Где найдешь, где потеряешь. – Арнуд смотрит на гору сахара и качает головой.

Ханна пожимает руку Неллы.

– Мы продадим этот сахар и придем за новой партией, – говорит она. – Уж в этом-то я уверена.

Нелла прибегает домой с первыми каплями дождя. Пачка банкнот в кармане – знак пусть небольшой, но победы. Это только начало, и Нелла верит Ханне Маквреде. Идти на поклон к Мермансам – невелика радость, а куда деваться? Она задавит собственное самолюбие, как это делает Марин. Возможно, при виде такой кучи денег неожиданно почерствевшее сердце Франса Мерманса смягчится – или пробудится давно дремлющее великодушие Агнес. Ведь не хотят же они в самом деле Йоханнесу смерти?

Нелла заходит внутрь, стряхивая капли дождя, и слышит, как из кухни раздаются приглушенные рыдания Корнелии. Почему она плачет? Корзина с почерневшим суринамским сахаром падает на пол, и Нелла мчится вниз по ступенькам, едва не наступая себе на подол.

Очистки валяются на полу бело-зеленым серпантином.

– Что? – выдыхает Нелла.

Корнелия показывает на стол, на лежащую там записку.

– Это?.. – внезапно задохнувшись, спрашивает Нелла. Наконец, наконец миниатюристка вернулась.

Она бросается к записке, читает. Ее пронизывает спазм страха, и радость от удачной сделки и денег в кармане бесследно исчезает.

– Боже, – кричит она. – Сегодня?

– Да, – отвечает служанка. – Ваша норвежская проныра почему-то заранее не предупредила.

Обуздать зверя

Зал судебных заседаний в ратуше – квадратное помещение, нечто среднее между часовней и склепом. Здесь есть высокие окна и галерея для зрителей; здесь нет золота, бархата, нет духа терпимости или милосердия – просто четыре ослепительно-белых стены и темная простая мебель. Остальная часть ратуши производит совсем иное впечатление. Там арки отделаны позолотой, и солнечные лучи играют на мраморной резьбе стен.

В этом зале правит закон.

Нелла с Корнелией занимают места на галерее и смотрят вниз. У судейского стола рассаживаются Петер Слабберт и еще шестеро.

– Должно быть, члены совета олдерменов, – шепчет Корнелии Нелла; та лишь кивает, не в силах унять дрожь. Сейчас начнутся слушания по делу Йоханнеса.

Шестеро – люди различного возраста и состояния; кто-то одет хуже, кто-то лучше, но ни ярких тонов, ни украшений здесь нет. Индивидуальность в этом городе порицают; Нелла тревожится, что, услыхав предъявляемые Йоханнесу обвинения, они объединятся в своем фарисейском негодовании.

Слабберт страшно похож на жабу: полное плоское лицо, широкий рот и выпученные глаза. И он разнаряжен.

Галерея между тем заполняется горожанами, среди них несколько женщин и стайка детей. Нелле кажется, что среди них мелькает маленький проныра Кристофел.

– Зачем пустили ребятишек? – ворчит Корнелия. – Зрелище не для них.

По левую сторону от себя Нелла замечает Ханну и Арнуда Маквреде. Так, значит, они в курсе. Нелла здоровается с ними; на сердце у нее тяжело. Арнуд ей подмигивает, и этот заговорщицкий жест немного утешает. Он знал уже тогда? Предположение, что Арнуд более житель Амстердама, нежели безгрешный ангел, придает сил, – пока ей не приходит в голову, что дальнейшее его поведение тоже зависит от итога суда: останется он торговцем или превратится в праведника, который захочет получить «преступный» сахар по еще более низкой цене.

С другой стороны галереи, в первом ряду, сидит укутанная в меха Агнес Мерманс.

– Что это с ней? – шепчет Корнелия.