Миниатюрист

Слабберт обличительно повышает голос. Руки Йоханнеса сцеплены за спиной. Что-то начинает вздыматься в душе Неллы; она из последних сил удерживает эту волну внутри себя.

– Смерть приходит к каждому из нас. Это единственное, что мы точно знаем.

Нет, думает Нелла. Нет, нет, нет.

– Во вменяемом вам гнусном преступлении, показания о котором мы выслушали сегодня, в девятый день января месяца года от Рождества Христова тысяча шестьсот восемьдесят седьмого, я, Петер Слабберт, арбитр Амстердама, и уважаемые олдермены, члены городского совета старейшин, признаем вас, Йоханнес Брандт, виновным. Мы признаем вас виновным в нападении на Джека Филипса с целью надругательства, в мужеложестве и в последующем подкупе и объявляем наказание: повесить на шею камень и утопить в море, на закате в предстоящее воскресенье. Да будет новое крещение Йоханнеса Брандта предостережением нам всем. И да будет Господь милосерден к его грешной душе!

Сознание расщепляется надвое. Нелла сейчас рядом с осевшим на пол Йоханнесом – и здесь, среди возбужденной, вопящей толпы. Она пробивается к выходу, зная только, что должна успеть, пока не потеряла сознание. Стража подхватывает Йоханнеса и тащит из зала так, что его ноги не касаются земли.

Новое крещение.

– Йоханнес, – кричит она, – я последую за тобой!

– Нет, – звучит чей-то голос.

Женский голос доносится с верхней ступени ведущей на галерею лестницы. Нелла ясно его слышит. Она поворачивается и видит: знакомый силуэт, вспышка белых волос.

Дочь и дочь

В крови бушует пожар – Нелла и не думала, что может испытывать такие чувства. Она выскакивает из ратуши. Бежит быстрее, чем бегала когда-либо в жизни; быстрее, чем в детстве, когда носилась с Карелом и Арабеллой по лесам и полям. Ей вслед оборачиваются люди: куда мчится эта безумная молодая женщина? Почему ее рот распахнут в крике; от какого ветра залиты слезами ее глаза?

Ну, где же она? Бургомистры еще не успели до нее добраться.

Из ратуши на улицу; вверх по Хеллигевег; поворот на Калверстрат. Быстрее, быстрее!

Ни следа.

Добравшись до дома мастера, Нелла в изнеможении останавливается.

Дверь та же самая, но на ней уже нет знака солнца. Лучи небесного светила вырублены из кирпичной кладки, девиз наполовину стерт; остался лишь кусочек надписи: «…игрушкой».

Дверь распахнута, везде налет кирпичной пыли.

Наконец – впервые – Нелла может войти внутрь. Она озирается по сторонам. В доме напротив, у торговца шерстью, все тихо. Да пусть меня хватают за вторжение в чужое жилище, пусть сажают в исправительный дом, пусть тоже утопят, думает Нелла, – я все равно войду!

Она толкает дверь и проскальзывает в небольшое помещение. Грязные поцарапанные половицы, пустые полки на голых стенах, пыль… С каким удовольствием Корнелия прошлась бы здесь с пчелиным воском и уксусом! Комната выглядит так, словно никогда и не была жилой.

Сзади еще одна комната, тоже без признаков жизни. Нелла молча поднимается по деревянной лестнице; легкие горят от бешеного бега.

На площадке второго этажа дыхание застревает у нее в горле. Здесь мастерская; вдоль всех четырех стен тянется рабочий верстак. Дальше еще одна квадратная комната; на полу пыль, окна в потеках дождя.

А на верстаке находится целый мир.

Заготовки игрушечной мебели; распиленные куски дерева: дуб, ясень, красное дерево, бук… Столики и стулья, кровати и детские колыбели, даже гроб; шкафы под одежду, рамы для картин. Здесь достаточно предметов, чтобы обставить десять, двадцать кукольных домов, чтобы снабжать их обновками как угодно долго. В вычищенном до блеска очаге, словно заморские монеты, лежат крошечные медные сковородки, кривые оловянные тарелки, подсвечники…

И куклы. Ряды игрушечных человечков – старики, девушки, священники, стража. Вот торговец сельдью, вот мальчик с повязкой на глазу… А кто это вон там, неужели Арнуд Маквреде, в фартуке, с круглым красным лицом? У некоторых еще нет голов, у других – ног; у этих не раскрашены лица, а у тех уже тщательно уложены волосы, и маленькие шляпки ладно сидят на маленьких головах.

Нелла трясущимися пальцами перебирает фигурки, ищет нового Йоханнеса – последняя судорожная надежда, что он будет жить. В воскресенье на закате – четыре этих слова навеки врезались ей в память неизбываемым проклятием.

Она находит младенца, не больше ногтя размером: свернулся клубочком, глаза закрыты, он слегка улыбается.

Внезапно Нелла вскрикивает. Перед ней крошечный домик – его можно уместить на ладони весь, целиком. Это ее дом: девять комнат, внутри пять человеческих фигурок – невероятная, очень тонкая работа! Комнаты обставлены так же: зеленые креслица, лютня, колыбель. Она в изумлении рассматривает зажатую в кулаке собственную жизнь.

Нелла кладет в карман пальто младенца, а после некоторого колебания – еще и Арнуда. От старых предрассудков Корнелии насчет идолов трудно избавиться, но Нелла сжимает фигурки в руке – хотя бы эти.

Йоханнеса нет.