Миниатюрист

Винделбреке тревожит ее своими лукавыми вопросами, лишает уверенности. Хочется убежать домой, на Херенграхт, к Марин, Корнелии и Теа, гладить мягкие уши Даны. Однако дома ее спросят, чем закончился суд. В воскресенье на закате. Где взять силы?

– Она самый умный человек из всех, кого я знаю, – говорит Лукас Винделбреке. – Не представляю, чем она занималась все эти годы, каким странным вещам научилась, с кем водила компанию. И все-таки – если вы увидите мою дочь, госпожа, пожалуйста, передайте, что ее ждут дома.

Нелла прощается с Винделбреке, который медленно и неловко упаковывает заготовки в ящики.

– Нельзя это здесь оставлять. Заберу с собой. Возможно, она приедет за ними в Брюгге.

Он и сам себе не верит.

Нелла думает о жительницах Амстердама, которые ожидают следующей посылки от мастера. Некоторые в смятении, некоторые с надеждой. Некоторые уже не смогут без этого обойтись. Они будут ждать, ждать… Когда посылки перестанут приходить, как перестали приходить Нелле, – что они сделают тогда? Они получат обратно собственные жизни, и как они распорядятся этой редчайшей ценностью – обменяют, станут копить, растратят?

Нелла шагает обратно по Калверстрат, не обращая внимания на крики лавочных зазывал. В воскресенье на закате. Как я скажу, что Йоханнесу наденут на шею камень и бросят в море?

Она медленно идет по улицам, сворачивает на Золотую излучину. У двери дома стоит Корнелия; Нелла смотрит на нее, и новости об Йоханнесе, секрет Лукаса Винделбреке и миниатюристки комом застревают у нее в горле.

Бледная угрюмая Корнелия словно стала на годы старше.

– Мы что-то сделали не так, – вот и все, что она произносит. – Не так.

Закрывшаяся дверь

Время то замирает, то несется вскачь. Марин и ребенок на ее груди; дикий бег в ратушу; мучительная дорога на Калверстрат; безнадежные поиски выхода. Все это случилось еще сегодня. Однако вынесенный Слаббертом приговор, признание Винделбреке… такое впечатление, что с тех пор прошел год.

Марин и тут всех перехитрила. Ушла незаметно, по-своему, когда никого не было рядом. Смерть – последний личный миг жизни, и Марин сберегла его для себя одной.

– Нет. Нет! Марин, Мари-ин!

Поздно. Марин здесь больше нет. Они с Корнелией замирают у кровати, и Нелла касается мертвого лица. Кожа влажно отблескивает, словно тело долго пролежало под дождем.

Дрожащая Корнелия забирает единственное наследство хозяйки. Поднимает ребенка с бездыханной груди матери, гладит крошечную головку. Теа обмотана таким количеством ткани, что видно только личико.

Нелла выдыхает:

– Не могу поверить…

– Такое мне не по силам, – звучит от распахнутой двери.

Нелла подпрыгивает и в ужасе разворачивается. В комнату входит крупная женщина: рукава закатаны, сложение как у скотницы из Ассенделфта.

– Кто…

– Лисбет Тиммерс, – не дожидаясь окончания вопроса, отвечает женщина. – Ваша служанка нашла меня через Реестр Смита. Надо немедленно унести отсюда ребенка.

Корнелия поясняет Нелле:

– Эта была ближе всех. – Ее голос хрипит, она судорожно прижимает к себе Теа. – Вы мне велели, госпожа.

Нелла рассматривает Лисбет Тиммерс, загораживая распростертое тело Марин от чужого внимательного взгляда. Ее окутывает какое-то странное спокойствие. До чего же она дошла, что приказала Корнелии впустить чужака и выставить все секреты нараспашку? Лисбет Тиммерс стоит подбоченясь. Лиса в курятнике.

– Она кормилица, – шепчет Корнелия. – Без права принимать роды, не прошла испытание.

– Я родила четверых своих, – бесстрастно сообщает Лисбет, расслышав последнюю реплику. Подходит и выдергивает Теа из рук Корнелии. Та протестующе вскрикивает.

Лисбет относит ребенка к порогу, придвигает стул. Ощупывает спинку и живот младенца, словно подозрительный овощ на прилавке. Красными пальцами пробегает по чепчику. Без излишней суеты спускает корсет и рубаху и подносит Теа к темно-розовому соску.

– Зря вы это, – бросает она.

– Зря – что? – спрашивает Корнелия.

– Так запеленали.

Нелла раздраженно замечает:

– Вам платят не за критику, госпожа Тиммерс.

Лисбет невозмутимо отвечает:

– У них в таком возрасте ручки и ножки как воск. Если неправильно спеленать, к году будет кривая спина и ноги.

Она отнимает Теа от груди и распутывает словно сверток. Еще мгновение – и чепчик тоже летит прочь.

Напрягшаяся Корнелия делает шаг вперед.

– Что такое? – восклицает Нелла.

Утром, торопясь в ратушу, она едва посмотрела на новорожденную. Однако сейчас ей вспоминается смятение Корнелии и ее выдох: «Это невозможно! Это неправда!»

Теперь Нелла понимает, что пыталась ей сказать изумленная служанка.

Темноволосая, слишком темноволосая для голландки; теперь, когда ее помыли, видно, что и кожа Теа имеет цвет засахаренного грецкого ореха. Глаза малышки открыты – два маленьких озера, наполненных ночью. Нелла подходит ближе, не в силах отвести взгляд.

– Теа, – выдыхает Корнелия. – Ох, Тут…

Будто услышав свое имя, дочь Отто обращает к служанке расфокусированный младенческий взгляд.