Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений

Первую половину 1941 года Оруэлла несло по течению «странного и скучного кошмара»¹³ Лондона во время войны. Тот год начался с новой волны слухов о вторжении немцев, после чего министерство информации заказало британскому журналисту-путешественнику Генри Мортону брошюру о том, к чему приведет это вторжение. Текст назывался «Я, Джеймс Блант», и в нем от лица обычного человека, проживавшего в обычной деревне, описывалась немецкая оккупация: цензура, пропаганда, преследование населения. Джеймс Блант, который только вышел на пенсию, узнает, что его бывший коллега работает на гестапо и уже сообщил немцам, что Блант позволял себе антинацистские высказывания. Мортон посвятил свой замечательный рассказ «всем благодушным оптимистам и тем, кто выдает желаемое за действительное»¹⁴. В 1943-м, когда угрозы немецкого вторжения уже не существовало, адвокат и военнослужащий Робин Моэм использовал схему Мортона (дневник, заканчивающийся стуком секретной полиции в дверь дома) и написал произведение «1946 МС» (The 1946 MS), в котором герой войны захватывает власть в послевоенной Британии, находящейся в кризисе, и устанавливает фашистскую диктатуру. Эту работу опубликовало связанное с разведкой издательство War Facts Press. Послесловие Моэма было таким же выразительным, как у Мортона: «Лорд Мёрдок и генерал Поинтер не реальные персонажи. Эта история написана как раз для того, чтобы они никогда не появились, и для того, чтобы англичане никогда не стали рабами»¹⁵.

The 1946 MS была в личной библиотеке Оруэлла, полной самых разных брошюр и книг, более того, он написал рецензии на «Я, Джеймс Блант» («отличная страшилка»¹⁶). Оруэлл был прекрасно знаком с литературным жанром «Это может произойти и здесь», но пока не чувствовал в себе сил самовыразиться в этом жанре. «Только умственно мертвые могут сесть и писать романы, когда здесь творится такой кошмар»¹⁷, – писал он в апреле 1941-го. Конноли отмечал, что в то время многих разбил творческий паралич: «Не стоит забывать, что жизнь, которую мы ведем сейчас, не благоприятствует литературному творчеству, мы функционируем “здесь и сейчас”, проглатывая бесчисленное количество вечерних газет»¹⁸.

Впрочем, такая ситуация способствовала журналистским заработкам, благодаря которым Оруэлл и существовал. Книжные рецензии он использовал в качестве возможности исследования разных сторон механики тоталитаризма. В книге «Эпос о гестапо» сэр Пол Дюкс писал об исчезновении одного видного чешского бизнесмена в оккупированной немцами Чехословакии. Прочитав ее, Оруэлл заметил, что в обществе, в котором «ложь становится обычным явлением, практически невозможно поверить, что кто-либо говорит правду». После романа Эрики Манн «Свет тухнет» (о жизни в гитлеровской Германии) он задался вопросом, как режим, который кажется «таким ужасным, что ни один здравомыслящий и приличный человек не в состоянии с ним примириться»¹⁹, может быть настолько популярным у народных масс. Триллер Джона Мэйера «Никогда не возвращаться» привел Оруэлла к выводу, что «страшные политические джунгли с подпольными партиями, пытками, паролями, обвинениями, поддельными паспортами и шифрованными сообщениями становятся настолько известными, что превращаются в материал для легкой и развлекательной литературы»²⁰. Секретность, обман и предательство стали основными ингредиентами реальности тоталитаризма и захватывающего худлита, и это прекрасно доказал роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый». Сцены, в которых Уинстон думает, что вьет нити заговора Братства против партии, читаются, как части шпионского триллера.

В период с октября 1940-го по август 1941-го. Оруэлл писал для издания Time and Tide не только книжные, но и кинорецензии, хотя его точно не стоит называть кинокритиком. Он не был ценителем киноискусства и без уважения относился к своей работе на этом поприще, на котором «вынужден продавать свою честь за стакан плохого шерри»²¹. Более того, он активно не любил американское кино, в его списке современных зол и бед в эссе «Во чреве кита» голливудский кинематограф занимает строчку где-то между аспирином и политическими убийствами. Энтони Пауэлл говорил, что Оруэлл «мог легко заскучать. Если предмет разговора его утомлял, он не делал над собой усилий и не следил за ходом беседы»²². Оруэлла утомляло кино, и в его рецензиях на несколько прекрасных картин мы читаем лишь легкую похвалу или открытое отвращение. Например, в картине «Высокая Сьерра», которую сейчас считают классикой нуарного жанра, он увидел «садизм» и «восхваление глумления над людьми»²³.