– Приор вправе получать то, что ему полагается, – упорствовала Петранилла.
– Ладно, но если он станет действовать так и впредь, то получать то, что полагается, ему будет просто не с кого. Люди переедут в Ширинг. Там разрешается иметь ручные мельницы.
– Нужды аббатства священны, неужели ты не понимаешь? – рассердилась тетка. – Монахи служат Богу! По сравнению с этим жизнь горожан ничтожна.
– Твой сын Годвин в это верит?
– Разумеется.
– Этого я и боялась.
– Ты не считаешь долг приора священным?
На подобное у Керис не нашлось ответа. Девушка пожала плечами, и Петранилла вышла из спора победительницей.
Обед был вкусный, но Керис не очень хотелось есть. Едва остальные откушали, она выбралась из-за стола.
– Схожу к Питеру-красильщику.
– Собираешься дальше тратиться? – возмутилась Петранилла. – Ты уже отдала Марку-ткачу четыре шиллинга из отцовских денег.
– Да, но сукно стоит на двенадцать шиллингов дороже шерсти. Я заработала восемь шиллингов.
– Нет, не заработала. Ты пока его не продала.
Тетка высказала опасение, каким и сама Керис терзалась в минуты сомнений, но девушка твердо стояла на своем.
– Продам, уж точно продам, если выкрасить сукно в красный.
– Сколько берет Питер за покраску и валяние четырех узких дюжин?
– Двадцать шиллингов, но красное сукно стоит вдвое дороже бюреля; выйдет еще двадцать восемь шиллингов.
– Если продашь. А если нет?
– Продам.
– Оставь, – сказал Эдмунд Петранилле. – Я разрешил ей попытаться.
Замок Ширинг стоял на высоком холме. В этом замке проживал шериф графства. У подножия холма торчала виселица. Когда объявляли о казни, осужденного на телеге везли из замка и вешали перед церковью.
Площадка, на которой стояла виселица, также служила рыночной площадью. Здесь проходила местная ярмарка, между зданием гильдейского собрания и большим деревянным домом Шерстяного зала, а еще по краям площади располагался епископский дворец и несколько таверн.
В этом году из-за несчастья в Кингсбридже в Ширинге разбили намного больше лотков, чем обычно, и ярмарка выплеснулась на улицы, отходившие от площади. Эдмунд на десяти повозках привез сорок мешков шерсти, а до конца недели вполне мог при необходимости подвезти еще.
Но, к горькому разочарованию Керис, необходимости не возникло. В первый день отец продал десять мешков, затем вообще ничего, а под конец ярмарки избавился от еще десяти, опустив цену ниже той, что платил сам. Девушка не помнила, когда видела отца таким подавленным.
Свои четыре меры невзрачного коричневато-красного сукна она разместила на его лотке и за неделю, ярд за ярдом, продала из них три.
– Смотри на все так, – размышляла Керис вслух в последний день ярмарки. – До приезда у тебя был мешок непроданной шерсти и четыре шиллинга. Теперь у тебя тридцать шесть шиллингов и мера сукна.
Она пыталась подбодрить отца, а на самом деле вся извелась. Она перед ярмаркой хвасталась, что сможет продать сукно. Итог же нельзя, конечно, назвать полным крахом, но это никакая не победа. Если она не смогла продать сукно с доходом, значит, не справилась. Что же ей делать? Керис пошла поглядеть на другие лотки с сукном.
Лучшее сукно, как всегда, привезли из Италии. Керис остановилась у прилавка Лоро Фиорентино. Торговцы сукном вроде Лоро не покупали шерсть, хотя зачастую тесно сотрудничали с теми, кто покупал. Девушка знала, что Лоро передавал деньги, полученные в Англии, Буонавентуре Кароли, который обычно расплачивался с английскими купцами за грубую шерсть. Затем, когда шерсть попадала во Флоренцию, семейство Буонавентуры продавало ее и с доходами возвращало заем семейству Лоро. Таким образом, никто не рисковал, перевозя по Европе бочонки с золотом и серебром.
Лоро стоял за прилавком, на котором Керис увидела всего две меры сукна, но таких ярких цветов, каких в Англии добиваться не умели.
– Это все, что вы привезли? – спросила она.
– Ну что вы. Остальное распродано.
Девушка изумилась.
– А все жалуются.
Лоро пожал плечами.
– Тонкое сукно всегда можно продать.
В голове Керис зашевелились неясные мысли.
– Сколько стоит этот алый?
– Всего семь шиллингов за ярд, мистрис.
В семь раз дороже бюреля.
– Кто же может себе такое позволить?
– Епископ купил много красного, леди Филиппа – немного синего и зеленого, кое-что приобрели дочери городских пивоваров и пекарей, леди, лорды из окрестных деревень… Богачи не переводятся даже в трудные времена. Этот ярко-красный цвет очень вам подойдет. – Быстрым движением Лоро размотал меру и накинул край сукна Керис на плечо. – Чудесно. Глядите, на вас все уже смотрят.
Керис усмехнулась.
– Понятно, почему вы столько продали. – Она ощупала сукно – очень плотного переплетения. У нее уже был любимый плащ из итальянского алого сукна, доставшийся от матери. – Каким красителем ваши мастера добиваются такого цвета?
– Краппом, как и все остальные.
– Но почему он такой яркий?
– Это не секрет. Добавляют квасцы. Цвет становится ярче и не линяет. Одежда такого цвета всегда будет вас радовать.
– Квасцы, – повторила Керис. – А почему ими не пользуются английские красильщики?