Мир без конца

Элис ушла, потерпев поражение, но Керис вовсе не настолько была уверена в своих силах, как старалась показать. Может, у нее вообще ничего не получится. И что тогда они с отцом будут делать?

Рецепт, который Керис наконец нашла, оказался удивительно прост: унция краппа и две унции квасцов на три унции шерсти. Сначала она кипятила шерсть в квасцах, затем добавляла в котел крапп и уже не кипятила вторично. Дополнительно вливала воду с раствором известняка. Керис не верила своим глазам. Успех превзошел все ожидания. Получался ярко-красный цвет, почти как итальянский. Девушка ждала, что он полиняет и доставит ей новое разочарование, но цвет не изменился ни после сушки, ни после стирки, ни даже после валяния.

Она передала рецепт Питеру, и под ее неусыпным наблюдением тот использовал все оставшиеся квасцы для покраски дюжины ярдов сукна лучшего качества в одном из своих огромных чанов. Когда сукно сваляли, Керис наняла ворсовщика – удалить слабые нити ворсовальной шишкой[55] и поправить небольшие изъяны.

На ярмарку в День святого Жиля она отправилась с мерой чудесного ярко-красного сукна.

Стоило ей расстелить товар, подошел мужчина и спросил с лондонским выговором:

– Сколько хотите?

Керис пригляделась. Дорогая, но не броская одежда: наверное, богат, но не знатен.

Стараясь, чтобы голос не дрожал, девушка ответила:

– Семь шиллингов за ярд. Это лучшее…

– Нет, я имею в виду – за всю меру.

– Здесь двенадцать ярдов – значит, восемьдесят четыре шиллинга.

Покупатель потер сукно между пальцами.

– Не такого плотного переплетения, как итальянская, но неплохо. Даю двадцать семь золотых флоринов.

Флорентийские деньги находились в обращении, так как в Англии не было своих золотых монет. Стоимость одного флорина равнялась примерно трем шиллингам, тридцати шести серебряным английским пенни. Лондонец предлагал купить всю ткань на три шиллинга меньше, чем девушка получила бы, торгуя ярдами. Но Керис чувствовала, что покупатель не намерен торговаться всерьез, иначе назвал бы более низкую цену, поэтому ответила, удивляясь собственной дерзости:

– Нет. Я назвала свою цену.

– Что ж, ладно, – с готовностью отозвался он, подтвердив ее предположение.

Она зачарованно наблюдала, как он достает кошель, а мгновением позже держала в руках двадцать восемь золотых флоринов.

Керис тщательно изучила одну монету размером чуть покрупнее серебряного пенни. На одной стороне ее был изображен покровитель Флоренции Иоанн Креститель, на другой – флорентийский цветок[56]. Она положила монету на весы, чтобы сравнить с весом свежеотчеканенного флорина, которым всегда пользовался отец. Флорин лондонца оказался полновесным.

– Спасибо, – пробормотала Керис, едва веря в случившееся.

– Я Гарри Мерсер из Чипсайда в Лондоне, – представился покупатель. – Мой отец – самый крупный торговец сукном в Англии. Когда у вас будет еще этот алый, приезжайте в Лондон. Мы купим все, что вы привезете.

* * *

– Давай соткем все! – предложила Керис отцу, вернувшись домой. – У тебя осталось сорок мешков шерсти. Мы сделаем из нее красное сукно.

– Большое дело, – задумчиво ответил Эдмунд.

Керис не сомневалась в том, что все получится.

– Ткачей много, все они бедные. Питер не единственный красильщик в Кингсбридже – мы научим пользоваться квасцами остальных.

– Как только секрет станет известен, все этим займутся.

Керис понимала, что отец прав, обдумывая возможные препятствия, но ей не терпелось приступить к делу.

– Ну и что. Пусть тоже попробуют продать.

Однако Эдмунд не собирался опрометчиво ввязываться в новое предприятие.

– Если такого сукна появится много, цены упадут.

– Но падать они будут долго. Пока дело перестанет быть прибыльным, много воды утечет.

Олдермен кивнул:

– Верно. Но сколько ты сможешь продать в Кингсбридже и Ширинге? Здесь не так много богачей.

– Тогда поеду в Лондон.

– Ну что ж. – Эдмунд улыбнулся. – Настроена ты решительно. План хорош. Хотя будь он даже плохим, у тебя, наверно, все равно бы получилось.

Керис тут же отправилась к Марку-ткачу и договорилась с ним на обработку еще одного мешка. Кроме того, она позволила Медж взять воловью упряжку Эдмунда и четыре мешка шерсти и проехаться по соседним деревням в поисках ткачей.

Но остальные члены семьи не сильно обрадовались.

На следующий день к обеду пришла Элис. Когда сели за стол, Петранилла заявила брату:

– Мы с Элис считаем, что ты должен изменить свое мнение относительно производства сукна.

Керис надеялась услышать от отца, что решение уже принято и обратного хода нет, но тот мягко спросил:

– Вот как? И почему же?

– Ты рискуешь всем до последнего пенни, вот почему!

– Сейчас почти все рискуют. У меня полный склад шерсти, которую я не могу продать.

– Дела плохи, не спорю, но могут стать и хуже.

– Я решил воспользоваться случаем.

– Это непорядочно по отношению ко мне! – воскликнула Элис.

– Почему?

– Керис тратит мою долю наследства!

Лицо Эдмунда потемнело.

– Я еще не умер, – проговорил он.

Заслышав знакомые нотки, Петранилла умолкла, а вот Элис не поняла, что отец рассвирепел, и продолжала, ломясь напролом: