Мир без конца

– Она меня соблазнила.

Леди Мод не столько возмутилась, сколько расстроилась.

– Ральф, она ведь жена другого человека!

– Крестьянина.

– И что с того?

– Не беспокойся, мама, лорда ни за что не осудят по обвинению крестьянина.

Мерфин не был так уверен. Ральф всего лишь малый лорд, а вдобавок, судя по всему, вызвал недовольство Уильяма Кастера. Исход суда отнюдь не казался предрешенным.

Отец сурово произнес:

– Даже если тебя не осудят – я молюсь об этом, – подумай о позоре, который ты на нас навлек! Ты же сын рыцаря, как ты мог забыть об этом?

Мерфин ужасался случившемуся, огорчался, но вовсе не удивился. Склонность к насилию ощущалась в Ральфе сызмальства. Мальчишкой он постоянно ввязывался в драки, и Мерфину частенько приходилось спасать брата от кулачных расправ, унимать драчунов разумными словами или шутками. Если бы это гнусное изнасилование совершил не его брат, а кто-то другой, он бы пожелал преступнику петлю на шее.

Ральф неотрывно глядел на Мерфина. Неодобрение брата как будто тревожило его куда сильнее материнского. Он с детства смотрел на старшего брата снизу вверх. Мерфину же просто хотелось, чтобы теперь, когда его уже нет рядом, на Ральфа нашлась какая-нибудь управа и он перестал нападать на других людей.

Разговор с огорченными родителями продолжался бы и дальше, но тут в дверь скромного дома рыцаря постучали и вошла Керис. Она улыбнулась Джеральду и Мод, но выражение ее лица изменилось, когда она увидела Ральфа.

Мерфин догадался, что Керис пришла по его душу, и встал.

– Не знал, что ты вернулась из Лондона.

– Только что приехали. Мы можем поговорить?

Он набросил на плечи накидку, и молодые люди вышли в тусклый свет серого и студеного декабрьского денька. Миновал год с тех пор, как они разорвали свои отношения. Мерфин знал, что беременность Керис закончилась в госпитале, и почти не сомневался, что она сама, преднамеренно, спровоцировала выкидыш. Дважды в последующие недели он упрашивал ее вернуться, но она отказывалась. Это сбивало с толку: юноша чувствовал, что она по-прежнему любит его, но ее отказы не оставляли места надежде. В итоге Мерфин, что называется, махнул рукой и стал ждать, когда время залечит душевную рану. Пока этого не случилось. Когда он видел Керис, сердце начинало биться чаще, а говорить с нею было приятнее, чем с кем-либо другим на свете.

Они прошли по главной улице и свернули в «Колокол». В вечерний час в таверне было тихо. Заказали вино с пряностями.

– Мы проиграли дело, – сказала Керис.

Мерфин опешил:

– Разве это возможно? У вас же было завещание приора Филиппа…

– Что проку-то? – Мерфин видел, что Керис глубоко удручена. – Хитроумный стряпчий Годвина заявил, что жители Кингсбриджа – люди зависимые, а значит, не имеют права обращаться в королевский суд. Так что судья отказался рассматривать дело.

Юноша разозлился:

– Глупость какая! Получается, приор может творить все, что ему заблагорассудится, и законы с хартиями ему не указ?

– Вот именно.

Мерфин понял, что не стоит досаждать Керис, повторяя то, что она сама наверняка твердила себе множество раз. Он подавил свое раздражение и попытался мыслить по-деловому.

– Что ты собираешься делать?

– Подавать прошение о хартии боро. Тогда город избавится от произвола приора. Наш стряпчий думает, что дело верное. Он, кстати, был уверен, что мы выиграем иск по сукновальне. Королю позарез нужны деньги на войну с Францией, нужны богатые города, которые платят налоги.

– Сколько понадобится времени, чтобы получить хартию?

– А вот это плохие новости. По меньшей мере год, а может, и больше.

– То есть ты пока не сможешь производить свое сукно.

– Не на старой сукновальне.

– Работы на мосту придется остановить.

– Я не вижу выхода.

– Проклятье! – Сущая нелепость! У них имелись все средства для того, чтобы вернуть городу процветание, но упрямство единственного человека оказалось непреодолимым препятствием. – Как мы заблуждались насчет Годвина.

– И не говори.

– Нужно избавляться от его власти.

– Знаю.

– Желательно пораньше, чем через год.

– Как бы я этого хотела.

Мерфин задумался, одновременно исподтишка рассматривая Керис. Она пришла в новом платье, явно из Лондона, разноцветном на новый манер, и это платье придавало ее облику игривость, пускай лицо девушки и было озабоченным. Цвета платья, темно-зеленый и неглубокий синий, как будто заставляли ее глаза искриться, а кожа словно светилась. Такое между ними двоими случалось нередко. Он мог говорить с нею о чем-то важном: скажем, о мосте – теперь они редко обсуждали что-то еще, – а потом вдруг спохватывался и ловил себя на том, что любуется ею.

Пока он размышлял обо всем этом, та доля рассудка, которая была сосредоточена на повседневных делах, подсказала решение:

– Нам нужна своя сукновальня.

Керис покачала головой:

– Не пойдет. Это против закона, и Годвин велит констеблю Джону ее снести.

– А если не в городе?

– В лесу, что ли? Тоже незаконно. Хочешь напустить на нас королевского вердерера?[60]

Вердереры ведали лесами, принадлежавшими короне.

– Значит, не в лесу, а где-нибудь еще.

– Везде понадобится разрешение лорда.

– У меня брат – лорд.