Мир без конца

– Прикосновения Томаса ее не оскверняют. Он выносит утварь на службы и потом убирает обратно в сокровищницу.

– Этого недостаточно…

Кое-что припомнив, Керис перебила:

– Кстати, ты не вернул всего, что взял.

– Но деньги…

– Я об утвари. Не хватает золотого подсвечника, пожертвованного цехом свечников. Куда он делся?

Ответ Филемона ее удивил. Керис ожидала, что тот продолжит дерзить, но Филемон очевидно замялся.

– Он всегда стоял в комнате приора.

Настоятельница нахмурилась.

– И что?

– Я хранил его отдельно от всего остального.

Она не поверила своим ушам.

– Иными словами, подсвечник до сих пор у тебя?

– Годвин просил меня присматривать за ним.

– И ты таскал его в Монмут и по всем буеракам?

– Таково было пожелание приора.

Звучало дико и неправдоподобно; Филемон прекрасно это понимал. По сути, он признался, что украл подсвечник.

– Так он у тебя?

Филемон коротко кивнул. В этот миг вошел брат Томас.

– Вот ты где! – воскликнул он, увидев Филемона.

Керис попросила:

– Томас, поднимись наверх и обыщи комнату Филемона.

– Что искать?

– Утраченный золотой подсвечник.

– Не нужно искать. Он стоит на скамеечке для молитв.

Томас поднялся наверх и вскоре спустился с тяжелым подсвечником, который и вручил Керис. Настоятельница с любопытством разглядывала предмет. На его основании были вырезаны крошечными буковками имена двенадцати членов цеха свечников. Зачем этот подсвечник Филемону? Явно не для продажи и не для переплавки: у него была куча времени, чтобы избавиться от улики, но он ничего не предпринял. Похоже, ему просто хотелось иметь собственный золотой подсвечник. «Интересно, – думала Керис, – неужто он смотрит на него и гладит, когда остается один?»

Она заметила в глазах Филемона слезы.

– Вы его у меня отберете? – спросил он.

Какой глупый вопрос.

– Разумеется, – ответила настоятельница. – Он должен находиться в соборе, а не у тебя в комнате. Свечники пожертвовали его во славу Божью и для украшения церковных служб, а не для личного удовольствия одного монаха.

Филемон не стал спорить. Он выглядел понуро, но вряд ли раскаивался, и судя по всему, даже не понимал, что плохого в его поступке. Горевал не от угрызений совести, а потому, что у него отбирали ценную вещь. Керис осознала, что чувство стыда ему вообще незнакомо.

– Полагаю, на этом разговор о праве доступа к монастырским ценностям завершен. Можешь идти.

Он вышел. Керис передала подсвечник Томасу:

– Отнеси его сестре Джоане, пусть уберет. Мы известим свечников, что их дар нашелся, и вынесем на службу в ближайшее воскресенье.

Томас удалился.

Керис продолжала сидеть и размышлять. Филемон ее ненавидит. Причину далеко искать не придется: врагов он заводил быстрее, чем лудильщик – новых заказчиков. Но это беспощадный и совершенно бессовестный противник. Несомненно, он будет гадить при любой возможности. Его не исправить. Всякий раз, когда она будет брать верх в мелких стычках, злоба Филемона будет разгораться ярче. А если она позволит ему победить, он взбунтуется по-настоящему.

Предстояла кровопролитная битва, но Керис не ведала, каков будет ее исход.

* * *

Бичующиеся, иначе флагелланты, вернулись субботним июньским вечером.

Керис находилась в скриптории и вела записи. Начать решила с чумы и с того, как бороться с этой болезнью, а уже потом перейти к менее грозным хворям. Принялась описывать полотняные маски, введенные ею в кингсбриджском госпитале. Было непросто объяснить, что маски полезны, однако вовсе не обеспечивают полной безопасности. Единственная возможность по-настоящему обезопасить себя состояла в том, чтобы покинуть город до начала чумы и не возвращаться, покуда болезнь не отступит, однако для большинства людей такой выход был неприемлемым. А полумеры вроде масок отвергались людьми, привыкшими верить в чудесные исцеления. Правда же заключалась в том, что и монахини в масках заражались чумой, но среди них число заболевших было не столь велико, как могло бы быть в противном случае. Керис подумала, что стоит сравнить эти маски со щитами. Щит отнюдь не служил порукой того, что воин непременно выживет в бою, но, вне всякого сомнения, придавал уверенности в этом, и потому ни один рыцарь не вступал в сражение без щита. Она записывала свои размышления на новом листе пергамента, когда заслышала бичующихся, – и невольно испустила стон.

Прерывистый рокот барабанов напоминал шаткую походку пьяницы, волынки словно воспроизводили крики раненого дикого зверя, а колокольчики мнились дурной копией погребального звона. Керис вышла наружу именно тогда, когда процессия заходила в аббатство. На сей раз бичующихся было больше: семь или восемь десятков – и вели они себя разнузданнее прежнего. Волосы у них были длинными и спутанными, одежду составляли лохмотья, а голоса их казались еще безумнее. По всей видимости, они уже успели обойти город, поскольку за ними тянулась огромная толпа ротозеев: одни просто пялились и забавлялись, другие же рвали свои одежды и хлестали себя.