Мир без конца

Керис не ожидала, что они вернутся. Папа Климент VI осудил флагеллантов, но он был далеко, в Авиньоне, так что следить за исполнением папского запрета на местах предстояло другим.

Вел бичующихся, разумеется, монах Мердоу. Когда они приблизились к западному фасаду собора, Керис вдруг с изумлением осознала, что большие двери широко открыты. Но ведь она разрешения не давала, а Томас не поступил бы так, не испросив ее согласия. Значит, Филемон постарался. Настоятельнице припомнилось, что Филемон в своих скитаниях встречался с Мердоу. Наверное, бродячий проповедник заблаговременно предупредил его о своем прибытии, и эти двое сговорились пустить бичующихся в собор. Разумеется, если спросить Филемона, тот скажет, что он единственный рукоположенный священник в аббатстве, а потому вправе решать, какие службы проводить.

Но зачем Филемон все это затеял? Для чего ему понадобились Мердоу и бичующиеся?

Между тем флагелланты миновали высокие двери и очутились в нефе. Горожане толпились сзади. Керис помедлила, не желая присоединяться к этакому непотребству, но все же следовало выяснить, что тут происходит. Она неохотно шагнула под своды собора.

Филемон стоял у алтаря. Мердоу присоединился к нему. Филемон воздел руки, призывая к тишине, и произнес:

– Мы пришли сюда сегодня признаться в нашей порочности, покаяться в грехах и покарать себя во искупление.

Филемон не был проповедником, и его слова были встречены почти равнодушно. Однако вдохновленный Мердоу подхватил.

– Мы сознаемся, что мысли наши растленны, а дела наши гнусны!

Ответом были одобрительные крики.

Все продолжилось так, как было в прошлый раз. Доведенные проповедью до самозабвенного восторга, люди выбегали к алтарю, возглашали, что они грешны, и принимались бичевать себя. Горожане наблюдали, будто зачарованные кровопролитием и представавшей взорам наготой. Это, конечно, было подстроенное зрелище, но бичевание велось всерьез, не понарошку, и Керис содрогалась, замечая на спинах кающихся все новые рубцы. Некоторые явно бичевали себя многократно, их тела были испещрены шрамами. Другие нещадно хлестали себя по свежим рубцам, и те начинали кровоточить.

Вскоре к бичеванию присоединились и горожане. Когда они потянулись вперед, Филемон выставил миску для сбора средств, и Керис поняла, что он устроил все из-за денег. Никому не дозволялось исповедаться и поцеловать ноги Мердоу, пока он не бросит монету в миску Филемона. Сам Мердоу время от времени поглядывал на происходящее, и Керис догадалась, что эта парочка договорилась впоследствии поделить собранные монеты.

Барабаны гремели, волынки выли все громче, а горожане продолжали каяться. Миска Филемона быстро заполнялась. Те, кто получил «отпущение грехов», бешено скакали под безумную музыку.

Наконец все «кающиеся» зашлись в дикой пляске, больше вперед никто не выходил. Скулеж волынок достиг пронзительной ноты – и резко оборвался. Тут Керис заметила, что Мердоу и Филемон исчезли. Должно быть, улизнули через южный трансепт и пошли считать добычу во дворе мужской обители.

Действо завершилось. Плясуны в изнеможении повалились на пол. Толпа зевак стала рассасываться, люди потянулись через распахнутые двери на свежий воздух летнего вечера. Потом и присные Мердоу нашли в себе силы покинуть храм, а Керис вышла следом за ними. Большинство флагеллантов на ее глазах двинулось в сторону «Остролиста».

Настоятельница с облегчением вернулась в прохладу женского монастыря. Во дворе сгущались сумерки; монахини сходили на вечерню и поужинали. Перед сном Керис заглянула в госпиталь. Тот по-прежнему не пустовал, ведь чума не думала ослабевать.

Придраться оказалось почти не к чему. Сестра Уна строго соблюдала наставления Керис: повязки на лицах, никаких кровопусканий, безупречная до одержимости чистота. Керис было собралась отправиться спать, когда принесли одного из бичующихся.

Мужчина лишился чувств в «Остролисте», разбив голову о скамью. Его спина до сих пор кровоточила, и Керис решила, что обморок вызван не столько ударом, сколько общей слабостью от потери крови.

Уна промыла его раны подсоленной водой, пока он пребывал без сознания, а чтобы привести в чувство, подожгла кусочек оленьего рога, источавший тошнотворную вонь, и сунула ему под нос. Когда мужчина очнулся, заставила выпить две пинты воды с корицей и сахаром, чтобы восполнить жидкость, которую потеряло его тело.

Увы, он был первым, а дальше стали приносить других кающихся, мужчин и женщин, ослабевших от кровопотери, страдавших от обилия крепких напитков и от увечий, полученных вследствие непроизвольных падений или драк. Оргия бесноватых бичующихся обернулась тем, что обычное число больных в госпитале в ночь с субботы на воскресенье возросло десятикратно. Один мужчина доистязал себя до того, что у него начала загнивать спина. После полуночи принесли женщину, которую связали, отстегали хлыстом и изнасиловали.