Мир без конца

Филиппа ждала гостей в непритязательном зале, с ней была Одила и несколько прислужниц. Мать и дочь трудились над шпалерой, сидя рядышком на лавке перед прялкой. Судя по всему, рисунок будет изображать лес. Филиппа бурой нитью выпрядала стволы деревьев, а Одила намечала ярко-зеленые пятна листвы.

– Очень мило, но жизни бы добавить. – Ральф старался говорить весело и приветливо. – Птичек, кроликов, может, собак, преследующих оленя.

Филиппа, как всегда, не поддалась на его любезность, встала и сделала шаг назад, подальше от Ральфа. Одила поступила так же. Ральф вдруг обратил внимание, что они с матерью одного роста.

– Зачем вы здесь? – спросила Филиппа.

«А ты не меняешься», – с обидой подумал Ральф и встал к ней вполоборота.

– Сэр Грегори имеет вам нечто сообщить, – ответил он, отошел к окну и принялся глядеть наружу, словно заскучал.

Законник сухо поздоровался и выразил надежду, что не слишком побеспокоил. Конечно, это был вздор – плевать он хотел на их покой, – но вежливость была призвана несколько смягчить Филиппу. Та предложила Грегори сесть, и он приступил к делу.

– Король недоволен вами, графиня.

Филиппа склонила голову.

– Мне очень жаль, что я вызвала неудовольствие его величества.

– Он желает вознаградить своего верного подданного, сэра Ральфа, пожаловав ему титул графа Ширинга. Тогда как вам он желает молодого сильного мужа и хорошего отчима для вашей дочери. – Филиппа поежилась, но Грегори невозмутимо продолжал: – Он удивлен вашим необъяснимым упорством.

Филиппа выглядела напуганной; возможно, она и в самом деле испугалась. Все было бы иначе, будь у нее брат или дядя, которые могли бы заступиться за вдову, но чума унесла всех ее родных. Как женщина, не имеющая родичей-мужчин, она осталась беззащитной от королевского гнева.

– Что он намерен предпринять? – встревоженно осведомилась она.

– Король не говорил об измене… пока.

Ральф усомнился, что Филиппу можно законно обвинить в измене, но все равно графиня побледнела.

Лонгфелло продолжал:

– Прежде его величество просил меня вразумить вас.

– Разумеется, король воспринимает брак как некий договор по расчету…

– Это и есть договор по расчету, – перебил Грегори. – Если ваша красавица дочь, сидящая рядом с вами, вообразит, что влюблена в пригожего сынка посудомойки, вы скажете ей – как я говорю вам, – что знатные женщины не могут сочетаться браком с кем вздумается, запрете дочь в комнате, а мальчишку велите пороть под ее окнами до тех пор, покуда не опамятуется.

Филиппа оскорбилась. Ей не понравилось, что простой законник напоминает знатной даме о ее долге.

– Я сознаю обязательства знатной вдовы графа, – высокомерно отозвалась она. – Я графиня, моя бабка была графиней, моя умершая от чумы сестра была графиней. Но браки заключаются не только по расчету. Они проистекают также из велений сердца. Мы, женщины, предаемся на милость мужчин, наших повелителей и господ, а они обязаны мудро определять наши судьбы. Мы молим хотя бы о малом участии к тому, что говорят наши сердца. Обычно подобным мольбам внемлют.

Ральф видел, что она расстроена, но по-прежнему владеет собой и по-прежнему полна презрения. Слово «мудро» она произнесла с издевкой.

– В другое время, возможно, я с вами и согласился бы, но настали странные дни, – сказал Грегори. – Когда король подыскивает нового достойного графа, обыкновенно он видит вокруг себя десятки мудрых, сильных, доблестных мужей, преданных и всемерно желающих ему служить. Каждого из них он смело мог бы пожаловать титулом. Но сейчас лучших выкосила чума, и король уподобился хозяйке, которая идет в рыбную лавку после полудня и вынуждена брать мелочь, что осталась на лотке.

Ральф оценил изящество довода, но не мог не оскорбиться. Впрочем, он притворился, будто не принял это поругание на свой счет.

Филиппа решила попробовать иначе и подозвала служанку.

– Принеси кувшин лучшего гасконского вина. Сэр Грегори отобедает с нами, так что приготовь свежего барашка с чесноком и розмарином.

– Да, миледи.

– Вы очень любезны, графиня, – обронил Грегори.

Филиппа не умела рисоваться: делать вид, что просто проявляет радушие, без всяких скрытых побуждений, было выше ее сил, – поэтому она сразу вернулась к главному вопросу:

– Сэр Грегори, должна вам признаться, что мое сердце, моя душа, все мое существо противятся мысли о браке с сэром Ральфом Фицджеральдом.

– Но почему? – удивился Грегори. – Он такой же мужчина, как и любой другой.

– Нет, не такой же.

Они обсуждали Ральфа так, словно того не было рядом, и это казалось крайне унизительным. Правда, Филиппа в отчаянии могла излить душу, и Ральф стал ждать, намеренный выяснить, что в нем ее отталкивает.

Она помолчала, собираясь с мыслями.

– Насильник, палач, убийца… Нет, все эти слова слишком беспредметны.

Ральф обомлел. Это в чем же его обвиняют? Да, он пытал людей на королевской службе, изнасиловал Аннет, в бытность разбойником убил немало мужчин, женщин, детей, но… Ладно, утешил он себя, Филиппа как будто не догадывается, что именно он был тем человеком в капюшоне, который зарезал Тилли.