Мир и война в жизни нашей семьи

Страшное дело подходило к концу. Загоняется последняя партия. Идут все больные, немощные. Большинство идут группами по два-три человека, поддерживая друг друга. Такими группами выравнивают поверхность тел во рву. Пока еще живых заставляют подходить к местам, где слой тел меньше, чтобы уже мертвыми они заполнили замеченные неровности и сами устранили этот непорядок во рву. Немцы любят порядок.

Хромой немец – начальник – обходит поле боя. Дает команду складывать на повозки одежду и обувь расстрелянных евреев. Ценности сложены в металлические ящики. Всё заготовлено заранее. Немцы любят порядок.

Всё делается так, как будто бы это обычное дело и делалось уже не раз.

Хромой подходит ко рву. Добиваются последние жертвы. Кое-где заметно шевеление тел. Хромой вытаскивает пистолет. Прицелился в шевелящееся тело. Выстрел. Тело замерло неподвижно.

Немец достал белоснежный платок. Протирает пистолет. Убирает его в кобуру. Складывает аккуратно платок. И медленно, не спеша кладет его в карман. Немцы любят порядок. Немцы аккуратны.

Расстреливаются патроны, находящиеся в затворах. Немцы протирают автоматы. Команда рабочим засыпать ров землей. Немцы, погрузив ящики с ценностями и хорошую одежду и обувь на повозки, повезли их в город. Оставшуюся гору одежды и обуви также грузят на повозки навалом, отвозят на базарную площадь и сваливают всё это в большой сарай…

Хозяин эту страшную историю слышал от очевидцев – от рабочих, которых согнали закопать ров. Даже если слышать ее в пересказе, ее никогда не забудешь. А очевидцы, наверное, до самой своей смерти будут вспоминать эти кошмары. Хозяин рассказывал это мне со слезами на глазах и дрожью в голосе, а в конце признался, что никогда не проявлял особой любви к немцам, но теперь стал их ненавидеть.

И немудрено. Как бы немцы ни разводили пропаганду против евреев, как бы литовские националисты ни подпевали им, всё же у здравого человека никак не может уложиться в сознании, что человек может без всякого разбора уничтожать живых людей только за то, что они другой нации. Немцы утверждают, что евреи не любят работать и вообще прицепляют им массу недостатков. Но причем же тут дети? Вообще с теорией фашистов спорить или доказывать им противное бесполезно. Это все равно что говорить с бессловесным зверем. Он ничего не поймет. Он не способен здраво мыслить. Здравому человеку трудно представить, что такое преступление возможно. Но оно было.

Многие литовцы не знали еще фашизма и не верили, что фашизм – это попрание всякой свободы. Многие даже ждали немцев как освободителей от Советов. Но когда литовцы увидели фашизм вблизи, когда увидели, как внедряется новый порядок – «Дойчлянд, Дойчлянд юбер аллее» (‘Германия превыше всего’), когда услышали, что немцы – арийцы – нация высшего порядка, а остальные нации должны быть рабами, подчиненными власти немцев, тогда литовцы поняли: фашизм – это кабала всем народам. Даже заядлые националисты поколебались в своей вере.

Попытка соединиться с семьей. Хозяин уже знал, что я женат и семья моя в лагере. Чувствуя его некоторое расположение к обиженным судьбой, я заговорил с ним о том, не мог бы хозяин взять и мою семью жить к себе. Он поинтересовался, а может ли моя жена работать по сельскому хозяйству. Небось, жена инженера – белоручка, долго спит, любит хорошо покушать и почитывает книжки. Я сказал, что жена у меня родилась в крестьянской семье, труда не боится, все сельскохозяйственные работы знает и даже может доить коров. Тогда хозяин согласился и сказал, что работник ему нужен, хотя, конечно, зимой работы и маловато, но всё же работа найдется. Чтобы не было никаких недоразумений, мне пришлось сказать, что дочке нашей уже четвертый год. Хозяин сказал, что это ничего. «Она много не съест и работе, думаю, не помешает. Как-нибудь уж прокормлю вас». Тогда мне пришлось сказать, что Вера в положении. Тут хозяин сразу изменился и сказал: «Э нет! Значит, она не работница, и это мне придется кроме тебя кормить еще три рта. Нет, Юргис, так не пойдет. Такую обузу я на себя не возьму. У меня свое хозяйство, а не социальное обеспечение. Ты работай, живи. Тебя я кормить буду, а уж семью твою кормить не буду. Пусть живут в лагере».

Все мои надежды рухнули. Что же делать? А к тому времени от русского работника, проживающего на соседнем хуторе, я узнал, что в Мариамполе живут несколько русских советских семей, и я думал, что мне тоже удастся воссоединиться с моими родными – Верой и Люсей. Надеялся, что вместе нам стало бы легче переносить неволю.