Мир и война в жизни нашей семьи

После долгой езды в неудобном положении всем захотелось немножко поразмяться и пойти за кусты, уединиться от посторонних глаз. Некоторые сразу захотели осуществить это желание и стали отдаляться от группы. Офицер закричал: «Цурюк! Вер воллен зецен зи, хиер зецен зи». Пытавшиеся отойти остановились. Стали говорить, что надо помочиться, а многие захотели сделать еще кое-что посерьезнее. Один молодой старовер хорошо говорил по-немецки и стал объяснять офицеру, что все хотят справить необходимую нужду. Офицер сказал, что он разрешает справить нужду, но отходить от места выгрузки более чем на 10 шагов нельзя.

Молодой человек говорит офицеру: «Как же это делать, когда здесь в 10 шагах нет ни одного кустика и никакого прикрытия? А тут и женщины, и дети. И все хотят». А офицер начал кричать, чтобы он прекратил разговор, а затем засмеялся и говорит: «Аллее хиер», т. е. все здесь, не расходясь. Терпеть уже больше не могли. Мужчины повернулись в одну сторону, женщины – в другую. И начали удобрять немецкую землю с салютом. Вот черти, даже… как следует не дают, лишают последнего удовольствия.

Еще не успели люди подтянуть штаны, а офицер уже кричит: «Шнель ауфштейн, форт флюхтен!». Наш случайный переводчик говорит, что сейчас все пойдут на какой-то осмотр. Вещи будут лежать на месте. Случилось так, что я как-то попался на глаза офицеру, и он указал на меня: «Ту хиер штейн». Я понял, что я должен остаться здесь сторожить вещи.

Всю группу людей немцы повели в сторону видневшихся построек. Я остался один. Дождь усилился. Я накинул на себя пальто, чтобы не промокнуть. Кругом людей не видно. Стало смеркаться. Сперва я сидел, затем начал ходить. Наших всё нет. Совсем стемнело. Не зная, что мне делать и что думать, я не мог не беспокоиться.

И только часа через два с той стороны, куда ушли люди, я услыхал голоса. Голоса раздаются всё ближе и ближе. Сначала они сливаются в общий шум без слов, затем различаются отдельные слова, а потом слышен и плач, и завывания, и сквозь слезы смех. Людей, оказывается, водили в санпропускник. Вначале всех наголо остригли – и мужчин, и женщин, и детей. Не остриженной осталась только наша Люся. Она плакала, не хотела стричься. И, конечно, осталась она не стриженой не потому, что ее пожалели немцы, а просто они не заметили, как она проскочила мимо их всевидящего ока.

Я уже говорил, что среди всей этой группы большинство староверы. А у староверов такой обычай, что мужчины там не бреют усов и бороды. И очень часто молодой человек – моложе 30 лет – выглядит стариком. И вот когда староверы вышли из санпропускника, то многих из них не узнали жены. Они все помолодели. У староверов принято так, что они называют человека только по имени, без отчества: не Иваном Ивановичем и даже не Иваном, а Ванькой. И вот слышны женские возгласы: «Ванька! Где ты?». – «Да вот я». – «Ой, ты ли это, Ванька?!».

Женщины тоже выглядели безобразно. У всех были голые головы без волос.

В санпропускнике после стрижки всех опрыскивали керосином, а затем заставили обмыться под душем холодной водой. После холодного душа все дрожали, а на улице шел дождь. Все промокли.

Мне повезло. Я не испытал этого издевательства.

Конвоиры приказали разобрать наши вещи и повели нас опять в направлении санпропускника. За санпропускником мы увидели множество бараков, огороженных кругом оградой, состоящей из нескольких рядов колючей проволоки. Забор по наружному контуру обрамлялся глубоким рвом. Примерно через 50-100 метров по контуру стояли сторожевые вышки, в которых прохаживались солдаты с винтовками на перевес. Винтовки с примкнутыми кинжалами. На вышках установлены прожекторы и освещают всю территорию лагеря. (Лагерь, кажется, Штуттгоф.)

Внутри лагеря каждый барак также отделен от остальных оградой из колючей проволоки. Перед каждым бараком ходит охранник с расстегнутой кобурой и с собакой. Лагерь нас встретил немецким человечьим и собачьим лаем. Открылись первые наружные ворота. Сопровождаемые лаем, выкриками «Шнель! Шнель!» и толчками в спину, мы прошли через первые ограждения. Затем открылись ворота ограды перед бараком. Всю нашу группу загнали в барак. В бараке полутемно. Барак пустой. По контуру стен кругом проход шириной около 1 метра. Посредине устроены двухъярусные деревянные сплошные нары. Нары разделены примерно через 1,5 метра перегородками. Нам отвели один загон. Мы устроились внизу.

Хотя на дворе и август, но мы замерзли, так как промокли. Захотелось есть. У нас съестного ничего нет. Нина плачет, хочет есть. В барак принесли бак с едой. У нас нет ни ложек, ни мисок. Нина плачет, просит есть. У Нины был фетровый берет. И вот я получил еду в берет. Едой оказалась вареная кормовая брюква. Нина с жадностью стала ее поедать. Люся и мы с Верой к этой еде не притронулись, хотя есть очень хотелось. Ночь спали неспокойно.