Мир и война в жизни нашей семьи

Рано утром раздался лающий крик: «Ауфштейн! Ан плац!». Всех выгнали на площадку перед бараком. На площадке чистота и всё голо. Нет ни одной травинки. Построились в один ряд. Проверили всех по списку. Среди староверов ни одного старика. Все помолодели: все без усов и безбородые, все безволосые.

За проволочной оградой перед другим бараком бегает один молодой человек в отрепьях и кричит что-то бессвязное, и почти через каждое слово слышно: «Опричники! Опричники!». Позднее мы узнали, что это русский пленный летчик. Говорят, что он помешался.

Пробыли мы несколько дней в лагере. Кормили нас только брюквой. Сильно отощали. И вот как-то после фрюштюка (завтрака) всех нас построили и вывели за пределы лагеря.

Лагерь оказался на окраине какого-то городишки. Кажется, он назывался Штаргарт (или Штургарт?).

Привели нас на базарную площадь и опять построили в одну шеренгу. Среди нас были семейные и одиночки. Через некоторое время к нам приблизилась группа немцев. Как нам стало известно, это бауэры – хозяева. Кулаки. Они пришли выбирать среди нас для себя работников. В первую очередь подходили к молодым ребятам и девчатам. Подходит бауэр к молодому человеку. Смотрит на него как на скотину. Ощупывает мускулы на руках. Заставляет открыть рот. Предлагает выйти из шеренги и немного пройтись. Если он бауэру подходит, то спрашивает его фамилию. Затем называет эту фамилию офицеру. Тот отмечает ее в списке галочкой и напротив записывает фамилию бауэра. Продажа состоялась. Бауэр забирает Ивана и уходит.

Наша шеренга быстро редеет. Осталось несколько пожилых людей и семейных. Мы еще долго стояли. Нашу семью и еще одну женщину с маленьким ребенком никто не берет. Простояли мы на площади, наверное, часа три, а затем нас повели обратно в барак. Дали нам опять на ужин брюквы. В нашем бараке совсем свободно. В остальных бараках одни военнопленные. И опять так же бегает летчик и кричит: «Опричники! Опричники!».

В сельскохозяйственном имении Шпек при лагере Штуттгоф. И снова постоянная борьба за выживание. На следующий день оставшихся гражданских стали выводить небольшими группами. Нашу семью повел солдат отдельно. Привел на железнодорожную станцию. Пришел пассажирский поезд. Солдат посадил нас в вагон. В вагоне народу не очень много. Все гражданские. Солдат стал говорить что-то одному пассажиру. Тот сказал ему: «Гут». Солдат вышел. Поезд тронулся. Мы куда-то едем и вроде без всякой охраны. Пассажир, против нас сидящий, что-то пытался у нас спрашивать, но мы не понимаем. Затем говорит: «Руссиш?». Мы поняли, что он спрашивает, русские ли мы. Мы отвечаем: «Я, я, руссиш». Из того, что он начал говорить, я понял, уловил что-то вроде «шпек». Я вспомнил, что «шпик» по-русски – это сало. Смотрю на немца недоумевающе и никак не пойму, что он говорит о сале. То ли спрашивает, есть ли оно у нас, то ли, что оно есть у него. То ли надо ему отвечать «я, я», то ли «найн, найн». Начал я ему вроде кивать, но сам так и не понял, о чем он говорит.

Через какое-то время поезд остановился. Немец посмотрел в окно и говорит: «Шпек». Я опять ничего не понимаю. Тогда он еще что-то стал говорить и в том числе: «Шпек. Аллее век». Тут я понял, что нам, наверное, нужно выходить. Он закричал: «Шнель, шнель!». Мы поняли: «Скорее, скорее!». Вышли на платформу. Поезд тронулся и ушел.

С поезда кроме нас никто не сошел. Мы на платформе одни. Мы стоим в растерянности, не знаем, что делать. Вдруг откуда-то появился хромой немец – пожилой, толстый мужчина. Фуражка форменная, остальная одежда гражданская. В брюках на выпуск, левая нога в ботинке, вместо правой ступни выглядывает деревяшка. Ниже колена у него протез. Приближается он к нам и спрашивает: «Руссиш?». Я говорю: «Я, я». Это я уже усвоил. «Я» – это по-немецки «да». «Ком, ком!». И мы пошли за ним. Невдалеке стоит повозка, запряженная одной лошадью. Повозка, как у нас полок на рессорах, но только для возницы впереди устроено сиденье – ящик и над головой возницы навесик от дождя. Мы уселись на полок и поехали. Возница сказал, что звать его Отто. Отто всё время что-то говорил, говорил и, как видно, спрашивал нас о чем-то, но мы очень плохо, а вернее, почти ничего не понимали. Догадался я только, что железнодорожная станция называется «Шпек» и что, наверное, место, куда мы едем, тоже Шпек.

Сперва от станции дорога шла лесом. Рядом со станцией кроме небольшого домика никаких построек нет. Лес сосновый. Разглядывая лес, я обратил внимание, что лес очень чистый. Не видно никаких поваленных деревьев. Не видно даже валяющихся сучьев. В лесу порядок, как в каком-либо ухоженном парке. Не видно даже сухостоя.