Мир и война в жизни нашей семьи

Через минут двадцать повели на допрос и меня. Следователь меня также посадил на край стула. Допрос начал с утверждения, что я всё вру и что, как бы я ни врал, я всё равно буду уличен. Я сказал, что мне врать нечего, что все мои показания всегда можно проверить и что говорю я всё время одно и то же. И сбить меня или в чем-то уличить невозможно. Я говорю только правду, а правда одна. Через некоторое время следователь встал, стал ходить, зашел сзади. Я сижу в напряжении, всё время не забываю, что мне говорил сосед. Жду, что вот-вот сейчас будет удар по шее ребром ладони. Приготовился! Но пронесло… Следователь походил, походил, опять сел и говорит: «Конечно, мы всё проверим, и за всё ты получишь по заслугам». Я опять говорю, что я за собой ничего преступного не чувствую. «Хотелось только, чтобы поскорее вы проверили». «Проверим, конечно, всё проверим. Но вот уж от меня это теперь зависеть не будет. Попадешь, куда надо. Там и проверят».

На следующий день я оказался в другой группе конвоированных. Моего соседа по конуре я уже больше не видел. Наверное, его направили в особую группу. Меня уже больше не допрашивали. Группа, в которую я попал, всё больше и больше разрасталась. В большинстве своем это были люди гражданские, вывезенные в Германию с оккупированных территорий.

Мы часто останавливались в населенных пунктах. Я постоянно мёрз. Однажды конвоирующий солдат зашел в пустующий дом и вышел оттуда с демисезонным пальто. Он подал пальто мне и сказал: «Примерь. Может быть, подойдет». Пальто мне пришлось как раз. Я поблагодарил солдата: «Что ж ты его себе-то не взял? Мог бы отослать домой». «Мог бы, да теперь не скоро я могу послать посылку-то. Нам посылки посылать часто не разрешают, а таскать пальто я не могу. Вещмешок-то не резиновый. Это офицерам хорошо. Им разрешается чаще посылать посылки, да и не таскают они на себе. У них личные вещи на машине». Я еще раз поблагодарил солдата. Теперь мне тепло.

Компания стала побольше. Я уже познакомился поближе с двумя ребятами. Один был из Ногинска, по фамилии Бургомистров, другой – из Улан-Удэ. Мы всё время шли вместе.

Путешествие наше пешком продолжалось что-то недели три. Когда мы шли близко от фронта, то и дело слышали артиллерийскую стрельбу, свист снарядов из «катюш», гул низко пролетающих самолетов. И всё время стоял ужасный трупный запах.

Затем мы стали всё больше и больше удаляться от линии фронта. Навстречу нам ехали большие колонны автомашин с солдатами. Солдаты сидели не только в кузовах. На передних крыльях почти у каждой машины полулежали солдаты, держась руками за капоты. Наверное, там было теплее. На перекрестках центральных улиц городков, по которым шли колонны, стояли регулировщики. В большинстве случаев это были девушки в военной форме. На дорогах очень часто были указатели, на которых стрелками показывалось, что до такого-то города столько-то километров. Надписи были на немецком языке. Но в некоторых местах писалось и на русском, и тогда чаще всего указывалось, сколько километров до Берлина. Очень много было указателей с надписями: «Хозяйство капитана такого-то» или «Хозяйство майора такого-то».

К фронту ехали колонны автомашин, танков, летели звенья самолетов. В тыл изредка ехали отдельные машины и шли группы людей.

Кое-где стали попадаться гражданские немцы, в большинстве своем старики, дети и женщины. Почти каждый немец, завидев русского военного, спешил сказать «Гитлер капут!». Вид у немцев весьма потрепанный и заискивающий, рабский. Вся их заносчивость, чванливость, чопорность и пренебрежительный взгляд на русских пропали. Хотелось бы мне сейчас посмотреть на мастера, инспектора или на мальчишку-сопляка Эрвина…

Глядя на стариков, еле-еле везущих коляску с барахлом, можно предположить, что они удирали от русских, однако русские их обогнали, и им теперь приходится возвращаться домой. Старики поминутно останавливаются, отдыхают. Видно, что сил у них нет никаких. Но у меня их вид не вызывает никакого сострадания. Эти старики – родители тех немцев, которые сжигали русские деревни, сжигали в печах пленных, травили русских женщин и детей в душегубках, расстреливали во рвах евреев. Они – родители фашистов. Для Гитлера я придумал бы казнь, как на картине, где в камере переносит ужас княжна Тараканова. Я хотел бы, чтобы живого Гитлера ели крысы. Слишком много горя принесли фашисты русскому народу, чтобы это забыть.

По дороге В ПФЛ. В поезде. Мы всё дальше и дальше уходим от фронта. И вот в каком-то городке нас погрузили в вагоны. Формировался состав долго.

На станции движение большое. В сторону фронта едут поезда с солдатами в вагонах и с пушками, автомашинами и танками на открытых платформах. Обратно едут санитарные поезда. В пассажирских вагонах раненые и сопровождающие их сестры и врачи в белых халатах.