Мир и война в жизни нашей семьи

Выяснилось, что он зашел к Кате, а в это время к ним позвонили, и какой-то мальчик рассказал, что на окружной железной дороге недалеко от Ваганьковского кладбища стоит товарный поезд и там везут из Германии русских. Вот Зубков просит, чтобы кто-нибудь к нему подошел. Коля говорит: «Я тут же спросил у Кати, есть ли у нее что съестное. К сожалению, было вот только то, что тебе передаю». Когда он прибежал на окружную железную дорогу у кладбища, то никакого состава там не обнаружил. На счастье, он увидел на полотне железнодорожника. Наверное, это был стрелочник, который ему сказал, что поезд с людьми здесь стоял и только что отошел, пойдет он на Горьковскую линию и где-то еще будет стоять, набирать воду. Николай Петрович тогда побежал по железнодорожным путям и у всех встречающихся спрашивал, давно ли здесь прошел товарный поезд. Ему отвечали, что только что прошел. В общем он бежал следом.

Коля! Не знаю, как тебя благодарить. Большое тебе спасибо. Я узнал кое-что о своих родных: мама дома одна; о Вере с детьми пока ничего не слышно (все они знают только из моей записки, что мы живы); брат мой Александр погиб смертью храбрых; братья Коля и Ваня на фронте, мама от них регулярно получает письма, они танкисты; брат Колин Иван Петрович пропал без вести; умер Павел Петрович. Все эти новости были сообщены очень быстро без подробностей, потому что часовые начали кричать, чтобы закрывали двери: сейчас поезд тронется. И поезд тронулся. Мы с Николаем Петровичем одновременно начали вытирать слезы и махать на прощанье руками. Коля обещал о нашей встрече сообщить маме, а я заверил, что при первой же возможности пришлю письмо. Мы оба высказали пожелание о скорой встрече. Коля на прощанье, в промежутках между вытиранием слез, делал свой традиционный жест – взмах обеими руками, сложенными в рукопожатии. Долго я смотрел на удаляющуюся от меня и становящуюся всё меньше и меньше фигуру Николая Петровича, затем совсем скрывшуюся за поворотом поезда.

Ехали мы не спеша. И, надо признаться, нас это очень тяготило. Чем дольше ехали, тем всё хуже и хуже становилось с питанием. Горячего вообще не было. Хлеб выдавался по небольшой буханке на 4 человека. Затем стали давать почему-то по полбуханки на двоих, но почему-то если сложить эти две полбуханки, то целая буханка уже не получалась. Она заметно укорачивалась за счет вырезки в середине буханки.

Подкрепления, полученного мною от Николая Петровича, хватило только на два дня, так как я поделился им с тремя товарищами, с которыми меня объединяла делимая буханка.

Хлеба дают всё меньше и меньше. И вот вдруг охранник говорит: «Нет ли у кого пиджака хорошего? Я мог бы достать хлеба». И начался обмен. У некоторых из нас было на себе по два костюма. У одного из нашей четверки – два пиджака и трое брюк. В дороге мы все его излишки проели, и он, так же как и мы, в лагерь приехал в одном костюме.

А охранник наш совсем обнаглел, и уже под конец нашего путешествия в поезде складываемые две половинки буханки не превышали половины полной не разрезанной буханки. Тот хлеб, который нам недодавался, шел в обмен на костюмы.

Мы остановились на какой-то незначительной станции – где-то недалеко от г. Горького. Двери открываются, мы выгружаемся.

Лагерь. Выгрузка прошла быстро. Построились в колонну по двое и под охраной двинулись от станции в сторону. На станции нас встречали несколько человек в форме НКВД на двух подводах. На подводы погрузили личные вещи наших «ангелов-хранителей», у которых на спине вместо крыльев винтовки на ремне. Мы все были налегке. У одних узелки, у других небольшие чемоданчики, у большинства же заплечные котомки-вещмешки.

А на улице хорошо. Конец апреля. Снег на полях почти весь растаял. Лужи. Солнце ярко светит. А когда светлый день, яркое солнце, то как-то на душе становится веселей. Идем мы не строем. Охрана где-то впереди и сзади. Не видя ее, чувствуешь себя как-то вольготнее.

Вошли в лес. Пахнет хвоей. Хорошо! Даже птички чирикают, щебечут. Воздух свежий. После спертого вагонного особенно легко дышится.

Уже хочется поскорее какой-то определенности. Скорее бы к месту. Идти, говорят, километров пять. В лесу снега еще много. Прогалины видны только на открытых возвышенных местах и на дороге. На дороге в колеях лужи. В стороне от дороги под снегом тоже вода.

Не знаю, как другие чувствовали себя, но мне было радостно. Солнце припекает. Тепло. Иду по своей земле. Настроение самое радужное.