Мир охоты и крови (СИ)

Пайпер вдохнула, выдохнула. Гилберт смотрел на неё, утратив всю напускную вежливость, которую так старался продемонстрировать до этого. И каждый, на кого бы она ни посмотрела, делали вид, будто это нормально и Гилберт абсолютно прав. Даже дядя Джон смотрел на неё так, будто это ей следовало успокоиться.

Но как бы сильно Пайпер не хотела и впрямь успокоиться, она, наоборот, позволила злости распалиться до предела. Ей совсем не хотелось спорить с Гилбертом или думать, что они могут общаться исключительно на повышенных тонах, но если он так сильно это хочет — хорошо, пусть будет так.

— Ты не понимаешь, — цедя каждое слово, ответила Пайпер.

Гилберт с шумом выдохнул, поднял ладони в примирительном жесте и с лёгкой, совершенно не уместной улыбкой произнёс:

— Пожалуйста, послушай меня. Я прекрасно понимаю…

— Нет, это ты меня послушай, — прервала Пайпер, набрав в грудь побольше воздуха. — Я бы замёрзла насмерть, если бы Арне не нашёл меня. И если бы они с Третьим не вмешались позже, меня бы убили, потому что приняли за ведьму. Один ублюдок вышвырнул меня с третьего этажа так, будто я ничего не весила. Если бы не вмешательство Третьего, меня бы убили просто за то, что… Господи, да я даже не знаю, за что! Катон — псих! — истерично добавила она, ничего не видя перед собой из-за вновь набежавших слёз. — Меня пытались убить, прирезать, обратить в тварь… Меня отравили! — сорвавшимся голосом крикнула Пайпер, даже не попытавших утереть всё-таки хлынувшие слёзы. — Я могла не дожить до рассвета. Я слышала, как Гидр сказал это, и знаешь, что сделал Третий? Рискнул всем, чтобы спасти меня и Эйкена. Они с Магнусом едва успели доставить нас в храм целителей, понимаешь?

— Эйкена? — испуганно переспросила Марселин. — То есть Рафаэля?

— Эйкена, — упрямо повторила Пайпер. — Если бы его звали Рафаэлем, он бы мне сказал!

— Это не значит, — скрипнул зубами Гилберт, вмешиваясь в их небольшой спор, — что Предатель не опасен.

— Третий, — мгновенно исправила Пайпер. — Он опасен для своих врагов и только, а ты ему не враг. Он искал тебя двести лет.

— Это ничего не значит.

— Это значит всё! — гаркнула Пайпер. — Он сделал всё, чтобы защитить тех, кто ему дорог, и всё, чтобы узнать о тебе хоть что-то! Он столько раз спасал меня, что я уже сбилась со счёта! Он… он не заслужил быть в тюрьме. Либо ты отпускаешь его и остальных…

— Либо что?

— Будешь иметь дело со мной, — напомнила Пайпер.

Гилберт медленно покачал головой, смотря ей в глаза.

— Гилберт, — вновь вмешалась Марселин, — если она говорит правду…

— Конечно, я говорю правду! — возмущённо выпалила Пайпер.

— …то Рафаэль может её подтвердить.

— Ракс тебя подери, Марселин! Ты двести лет думала, что он мёртв, а теперь, только увидев, готова во всём ему верить? Ты хотя бы подумала, что Третий мог сильно изменить его?

Пайпер хотелось вновь возразить, но Гилберт не дал ей даже секунды: отмахнулся от них обеих, будто точно был уверен в своей правоте, и строго сказал Шерае, практически приказал:

— Сообщи, что мы должны начать как можно скорее. Пусть Диего возьмёт столько рыцарей, сколько посчитает нужным, и не забудет про цепи.

***

Глаза Клаудии давным-давно привыкли к практически кромешной темноте. Помещение, которое не могло быть чем-то иным, кроме как тюрьмой, изредка освещалось только фиолетовыми вспышками магии какого-то юноши. Клаудия честно старалась вслушиваться и запоминать каждое слово, но у неё ничего не получалось — язык был чужим, а собственные мысли слишком громкими.

Голоса мёртвых — и того громче.

Намного позже, когда увели Пайпер, которая, очевидно, совершенно не умела держать себя в руках, юноша вернулся. Он начертил в воздухе не меньше десятка сигилов, испускавших ровный мягкий свет, и очень долго пытался заговорить с Третьим. Третий же смотрел на него, практически не мигая, и, кажется, даже не слушал. Клаудия не была в этом уверена.

Она вообще уже ни в чём не была уверена. Просто сидела, прижав колени к груди, и вслушивалась в каждый шорох, надеясь, что Пайпер всё-таки сдержит слово. Впервые Клаудия даже не обдумывала план, который помог бы им выбраться. В голове было так пусто, что она могла только сидеть, не шевелясь, и старательно вслушиваться.

Если слёзы и были, то Клаудия подавляла их так хорошо, что даже не замечала этого. Сил осталось совсем мало, в основном только на сопротивление боли, разъедающей изнутри. Клаудия знала: если позволит себе слабость сейчас, то окончательно разрушит надежды Эйкена и Стеллы на лучшее. Умом Клаудия понимала, что лучше сразу сказать им о безвыходности положения, чем тешить пустыми надеждами, но никак не могла заставить себя хотя бы открыть рот. Казалось, если она хотя бы попытается, то юноша, всё ещё пытавшийся строить диалог с Третьим, замолчит и больше не заговорит. А он, судя по всему, был крайне болтливым и вполне мог сказать что-нибудь крайне полезное, даже не заметив этого. Может, Третий и был немного не в себе, но он обязательно запомнит каждое услышанное слово. По крайней мере, Клаудия на это надеялась.