Мишель Фуко и литература (сборник)

Некоторые из формулировок Михаила Бахтина также поддерживают и дополняют предложенный здесь взгляд на жанр. Как и Джеймисон, Бахтин выделяет гетерогенные элементы, украшающие индивидуальные тексты – в частности, расположение или расслоение способом, с помощью которого языки различных эпох могут комбинироваться для производства их отчетливо синтетических нарративов: «… в каждый данный момент сожительствуют языки разных эпох и периодов социально-идеологической жизни… [Язык прозы] – воплощенное сосуществование социально-идеологических противоречий между настоящим и прошлым, между различными эпохами прошлого, между разными социально-идеологическими группами настоящего, между направлениями, школами, кружками и т. п.»⁶. Бахтин прозаическому нарративу противопоставляет лирическую поэзию, которая, как он понимает это, выражает единственную точку зрения и один пафос в возвышенном стиле. Проза и нарратив, с другой стороны, развертываются в диалогической конфронтации с различными языками улицы, магазинов, офисов, журналов, популярных романов и официальных дискурсов, наряду с дивергентными и противопоставленными интересами и взглядами на мир, которые все эти языки и выражают. Прозаический нарратив захватывает и формирует слои и остатки прежних периодов, хотя они часто конфликтуют с доминирующими языками настоящего.

Бахтин также рассматривает жанры не как серию формальных соглашений, но как способ постижения мира: «Каждый жанр по-своему тематически ориентируется на жизнь, на ее события, проблемы и т. п… Каждый жанр способен овладеть лишь определенными сторонами действительности, ему принадлежат определенные принципы отбора, определенные формы видения и понимания этой действительности…»⁷. Подобная концепция жанров играет примечательную роль во всех работах Бахтина, начиная с эссе о хронотопе и исследованиями романа воспитания [Bildungsroman] и заканчивая последними дополнительными главами о карнавальных жанрах в «Проблемах поэтики Достоевского». С этой точке зрения, жанры внутри культурной парадигмы могут рассматриваться, в грубом смысле, как теории гипотезиса внутри научной парадигмы. И жанры, и теории формируют видение мира и подход к проблемам, упрочивающим парадигму; жанры и теории выражают и конкретизируют саму парадигму. Парадигма состоит из способов создания, формирования и ограничения поисков в науке, производстве знаний в социальных науках, или культурной деятельности, что за гранью наук; и жанр, подобно гипотезам, обращается к проблемам или вопросам и постигает способ с ними разобраться, если не окончательно решить.

Представленный здесь подход, таким образом, предположительно будет состоять из попыток артикулировать понимание литературных произведений и жанров как сложную смесь, созданную из остатков предшествующих жанров – мысль, не чуждая Джеймисону – в рамках культурных парадигм, адаптированных из эпистемологической и научной парадигмы Фуко и Куна. Такой подход позволяет ответить на множество возражений, возникших в ответ на раннюю концепцию эпистемологических парадигм Фуко. К примеру, его обвиняли в ошибочном взгляде на то, что называлось эпистемологическим лагом (запаздыванием, отставанием): успешное появление парадигм, являющихся архаическими или преждевременными, вступающими в противоречие с преобладающей парадигмой. Как бы то ни было, признание того, что наложенное сосуществование множественных парадигм (и гибридность большинства нарративов и других литературных произведений), обеспечивает способ объяснения таких эпистемологических или культурных лагов. Действительно, исключительным и ограниченным случаем будет произведение, принадлежащее единственно одному жанру, или моменту, когда единственная парадигма будет без сомнения определять форму всех культурных произведений. В то же время, категория парадигм остается полезной как способ определения границ понимания или произведений культуры, которые могут меняться по мере того, как они влияют на мысль или выражение: для одних они способны действовать молча и бессознательно, формируя априорные категории; для других – могут представлять более ограниченную опору, и их внутренние механизмы могут быть частично осознаны, будучи выбранными среди прочих возможностей. Культурные парадигмы, таким образом, будут функционировать на границе между неизбежными, бессознательными категориями и осознанной мыслью.