Мистерии (пер. Соколова)

— Да, чтобы не забыть, фрейлейнъ: будьте такъ любезны… я, пожалуй, ужъ больше не увижу васъ… Будьте такъ любезны, при случа, когда будете писать своему жениху, напомните ему, пожалуйста, о двухъ сорочкахъ, которыя онъ два года тому назадъ общалъ Минутт. Извините меня, пожалуйста, что я вмшиваюсь въ это дло, ничуть меня не касающееся, но я это длаю ради Минутты. Я надюсь, вы простите мою навязчивость. Упомяните только, что рчь идетъ о двухъ шерстяныхъ сорочкахъ; онъ, наврное, припомнитъ.

Она стояла пораженная какъ громомъ; открывъ ротъ, смотрла она на него, не находя отвта, и даже забыла поставить бокалъ на столъ. Это продолжалось цлую минуту. Однако она скоро овладла собою, бросила ему бшеный взглядъ, исполненный всего того возмущенія, которое поднялось въ ней; пара глазъ дала ему уничтожающій отвтъ, и затмъ она повернулась къ нему спиной и удалилась.

Повидимому она совсмъ забыла о томъ, что судья и адьюнктъ сидятъ за своимъ столикомъ, ожидая ее.

Нагель снова слъ. Плечи его опять стали вздрагивать, и нсколько разъ онъ машинально хватался за голову. Онъ сидлъ на своемъ мст, сгорбившись и опустившись. Когда Марта подошла, онъ вскочилъ; лицо его озарилось благодарностью; онъ придвинулъ ей стулъ.

— Какая вы добрая, какая вы добрая! — сказалъ онъ. — Садитесь сюда, я буду васъ очень занимать, я разскажу вамъ цлый міръ всевозможныхъ исторій, если хотите; вы только посмотрите, какъ я буду занимать васъ, если вы сядете. Милая, сядьте! Ну, а если хотите, то идите, только мн вдь можно проводить васъ, не правда ли? Я никогда не буду противорчить вамъ, никогда. Скажите, не хотите ли выпитъ самую маленькую рюмочку вина? А я разскажу вамъ что-нибудь веселенькое, чтобы вы не скучали. Я такъ радъ, что вы вернулись; Боже, какое блаженство слушать, какъ вы сметесь, вы, всегда такая серьезная! Вдь въ зал не очень интересно, не правда ли? Лучше намъ посидть немножко здсь; и потомъ, тамъ ужъ слишкомъ жарко. Сядьте же!

Марта замшкалась, но потомъ все же сла.

Нагель говоритъ безъ-умолку, разсказываетъ ей всевозможные комическіе случаи и приключенія, подшучиваетъ надъ тмъ. надъ другимъ, лихорадочно, напряженно, опасаясь, какъ бы она не ушла, лишь только онъ умолкнетъ. Онъ болтаетъ съ затрудненіемъ, до головокруженія, безпомощно хватаясь за голову, чтобы уловить утерянную нить разсказа, а Марта. воображая, что и это онъ длаетъ для комизма, въ простот души хохочетъ. Она не скучаетъ, ея старое сердце таетъ, и она сама пускается въ болтовню. Какъ она замчательно тепла и наивна! Когда онъ замтилъ, что жизнь прямо-таки непостижимо бдна, — не правда ли? — она отвтила: "Выпьемъ за жизнь!" — она, эта женщина, цлые годы влачившая такое жалкое существованіе и продававшая два-три яичка на базар… Нтъ, жизнь вовсе ужъ не такъ плоха, а иногда даже прямо прекрасна!

— Часто жизнь прекрасна, — сказала она.

— Да, и въ этомъ вы правы! — отвчалъ онъ. — Ну, теперь намъ надо посмотрть живыя картины! Станемъ въ дверяхъ: тогда намъ можно будетъ опять ссть, если вы захотите. Видно ли вамъ съ вашего мста? А не то я подыму васъ на рукахъ.

Она засмялась и отрицательно покачала головой.

Какъ только онъ увидалъ на сцен Дагни, веселость его тотчасъ упала, взглядъ его сталъ неподвиженъ, онъ видлъ только ее. Онъ смотрлъ, куда направленъ ея взглядъ, съ головы до ногъ поглощалъ ее взоромъ, наблюдалъ выраженіе ея лица, замтилъ, что одна роза на груди ея то подымалась, то опускалась. Она стояла далеко въ глубин, среди длиннаго ряда людей, и ее легко можно было узнать, несмотря на старательную гриммировку. Фрейлейнъ Андресенъ сидла въ середин и представляла королеву. Все вмст, освщенное краснымъ огнемъ, составляло нчто въ род аллегоріи, изображаемой людьми и оружіемъ, которую съ величайшимъ трудомъ и усиліями поставилъ докторъ Стенерсенъ.

— Какъ красиво! — прошептала Марта.

— Да… Что красиво? — спросилъ онъ.

— Тамъ вверху; разв вы не видите? На что же вы тогда смотрите?

И, чтобы не возбудить ея подозрнія, будто онъ смотритъ только на одно пятно, на одну единственную точку картины, онъ сталъ разспрашивать ее, кто именно такой-то и такой-то изъ участниковъ, а самъ, между тмъ, едва ли слышалъ, что она отвчала… Они стояли, пока свтъ почти не погасъ и пока не опустился занавсъ.

Одна живая картина слдовала за другою съ промежутками въ нсколько минутъ; было одиннадцать часовъ: Марта и Нагель все еще стояли и смотрли на послднюю картину. Когда и она кончилась, они снова сли къ столу и стали разговаривать. Старая два! По доброт своей она уступала и теперь уже не заговаривала о томъ, чтобы уйти.

Дв-три юныхъ дамы прошли съ записными книжечками въ рукахъ, продавая лотерейные билеты. Разыгрывались куклы, качалки, вышиванія, стнные часы. Всюду шумли люди, вс разошлись и громко разговаривали; въ зал и въ сосднихъ комнатахъ множество голосовъ гудло, словно на бирж. Все это должно было кончиться только въ два часа.

Фрейлейнъ Андресенъ снова присла у стола Нагеля. Ахъ, она такъ устала, такъ устала! Да, тысячу разъ мерси, она съ удовольствіемъ выпьетъ рюмочку, полъ-рюмочки! Не привести ли сюда и Дагни?