Мистерии (пер. Соколова)

Пока они сидли тамъ, въ среднюю дверь залы направился большой бородатый человкъ со скрипичнымъ ящикомъ въ рукахъ. Это былъ органистъ; онъ исполнилъ свой номеръ и уже собирался итти домой. Онъ остановился, поклонился и тотчасъ завелъ рчь съ Нагелемъ о скрипк. Минутта дйствительно былъ у него и предлагалъ продать ее; но это невозможно: онъ получилъ скрипку по наслдству и относится въ ней совершенно такъ же, какъ будто бы это было маленькое живое существо, — такъ онъ любитъ ее. Да, и на ней стоитъ его имя, пусть Нагель возьметъ и убдится самъ, это не простая скрипка… И онъ осторожно открылъ ящикъ.

Въ немъ лежалъ симпатичный, темно-коричневый инструментъ, заботливо окутанный красной шелковой тканью съ ватой на струнахъ.

Не правда ли, она прелестна? И эти три буквы изъ крошечныхъ рубиновъ тутъ совсмъ вверху на гриф, означающія: Густавъ Адольфъ Кристенсенъ… Нтъ, продать такую прелесть было бы слишкомъ жалко; чмъ тогда порадовать самого себя, когда время тянется слишкомъ долго? Конечно, другое дло, если бы рчь шла о томъ, чтобы попробовать ее, взять нсколько аккордовъ; о, тогда охотно…

Нтъ, Нагель не желалъ пробовать.

Однако органистъ уже совсмъ вынулъ инструментъ изъ ящика и, между тмъ какъ гимнасты длали свои послдніе прыжки, а публика въ зал хлопала, онъ все еще продолжалъ говорить о рдкостной скрипк, пережившей уже три поколнія! — Она легка какъ перышко; попробуйте только, возьмите, берите ее смло!..

И Нагель также нашелъ, что она легка, какъ перышко. Но разъ взявъ въ руки скрипку, онъ сталъ вертть ее во вс стороны и пробовать струны. Онъ принялъ видъ знатока и сказалъ:- Это Миттеннольдеръ, какъ я вижу. — Но нетрудно было видть, что это Миттеннольдеръ, потому что это было обозначено на ярлычк; къ чему же въ такомъ случа этотъ видъ знатока? — Когда гимнасты ушли и никто уже не апплодировалъ, онъ тоже всталъ; онъ не говорилъ ничего, ни единаго слова, но согнулъ руку въ локт. Въ слдующую секунду, когда вс уже собирались встать со своихъ мстъ и выйти изъ залы, когда вс стали шумть и громко разговаривать, онъ вдругъ заигралъ и добился того, что всюду и все стало постепенно стихать. Этотъ маленькій широкоплечій человкъ въ кричащемъ желтомъ костюм, появившись въ глубин залы, повергъ всхъ въ изумленіе. А что онъ игралъ? Какую-то псню, какую-то баркароллу, какое-то попури, полное страсти, пьесу въ быстромъ повышенномъ темп, полную рзкихъ переходовъ. Онъ совсмъ склонилъ голову на бокъ, и все это имло почти мистическій характеръ: его неожиданное появленіе вн программы, на нижнемъ конц залы, гд было довольно темно, его необыкновенная наружность, нечеловческая быстрота пальцевъ, смущавшая публику и придававшая ему въ ея глазахъ образъ какого-то чародя. Онъ игралъ уже нсколько минутъ, а публика все еще сидла неподвижно на мст; онъ вдался въ какой-то дикій, неслыханный паосъ, сыгралъ прелюдію съ невроятной силой и стоялъ совсмъ тихо, только рука его ходила и онъ держалъ голову на бокъ. Появившись такъ внезапно и прервалъ весь ходъ базара, онъ совершенно ошеломилъ мирныхъ городскихъ и деревенскихъ жителей; они не могли этого постичь, въ ихъ глазахъ его игра была еще много лучше того, чмъ она была на самомъ дл, она была лучше всего, — такъ восхитительно выдлялась она въ ихъ глазахъ, несмотря на то, что онъ игралъ съ безпощадной быстротою. Но по прошествіи четырехъ-пяти минутъ, онъ вдругъ взялъ два-три ужасающихъ аккорда, издалъ отчаянный ревъ, вопль до такой степный невозможный, до такой степени возмутительный, что вс уже спрашивали, чмъ это кончится: онъ взялъ три-четыре такихъ аккорда и вдругъ остановился. Онъ вынулъ скрипку изъ-подъ подбородка и опустилъ смычокъ. Прошла цлая минута прежде, чмъ слушатели опомнились. Наконецъ вс стали дико и настойчиво апплодировать и кричать браво. Органистъ подошелъ съ глубокимъ поклономъ, взялъ свою скрипку, ощупалъ ее, осторожно отложилъ ее въ сторону и, взявъ руку Нагеля въ свою, нсколько разъ поблагодарилъ его. Шумъ и гамъ стояли въ воздух; докторъ Стенерсенъ подошелъ, коротко дыша, схватилъ Нагеля за руку и воскликнулъ:

— Господи помилуй, Божій человкъ, да вдь ты же играешь все-таки… все-таки!

Фрейлейнъ Андресенъ, сидвшая ближе всхъ къ нему, посмотрла на него съ величайшимъ изумленіемъ. и сказала:

— Вы говорили, что не умете играть!

— Да я и не умю, — отвчалъ онъ, — такъ, немножко, настолько, что о моей игр и говорить-то не стоитъ, это я заявляю открыто. Если бы вы знали, какъ это неврно, какъ неискусно. Но не правда ли, вдь казалось, что это неслыханно хорошо? Хе-хе-хе, да надо же изумлять міръ, нечего стсняться!.. Не вернуться ли намъ къ нашимъ бокаламъ? Не желаете ли вы предложитъ фрейлейнъ Гуде отправиться съ нами!

И они направились въ сосднюю комнату. Вс еще были заняты этимъ таинственнымъ человкомъ, такъ сильно поразившимъ ихъ; самъ судья Рейнертъ остановился и сказалъ мимоходомъ:

— Благодарю васъ: вы были такъ любезны, что на-дняхъ приглашали меня на вечеринку. Я не могъ притти, меня задержали; но я вамъ очень благодаренъ это было съ вашей стороны крайне любезно.