Мистерии (пер. Соколова)

— Да, вы правы, я причинилъ вамъ много страданій… Ясно, что если слдить за кмъ-нибудь цлый мсяцъ день за днемъ, если замчать каждое его слово и все, что онъ длаетъ, непремнно найдешь что-нибудь скверное. за что можно ухватиться. Кое въ чемъ, можетъ быть, и ошибешься, но въ немногомъ; съ этимъ я вполн согласенъ. Городъ невеликъ; я что-нибудь затваю, у каждаго ушки на макушк, разъ дло касается меня; вдь это же неоспоримо. И вотъ я въ вашихъ глазахъ не таковъ, какимъ бы долженъ былъ быть.

— Господи, — сказала она коротко и рзко, — разумется, за вами потому и наблюдаютъ, что городъ малъ, это само собой понятно. Въ большомъ город вы не были бы единственнымъ человкомъ, привлекающимъ къ себ вниманіе.

Этотъ холодный и въ высшей степени справедливый отвтъ въ первую минуту просто возбудилъ въ немъ удивленіе. Онъ готовъ былъ объяснить его желаніемъ сказать ему чуть не любезность, но раздумалъ. Она была слишкомъ раздражена, слишкомъ много имла противъ него, а кром того уже слишкомъ обезцнивала его личное значеніе. Это немного оскорбило его. Чмъ же былъ онъ въ ея глазахъ? Совершенно обыкновеннымъ, чужимъ человкомъ въ маленькомъ город, человкомъ, выдляющимся только въ силу того, что онъ чужой и въ маленькомъ город, да еще носитъ желтое платье. Онъ сказалъ съ нкоторой горечью:

— А не говорятъ ли еще, что я однажды написалъ непристойные стихи на одномъ памятник, на памятник Мины Мескъ? Не было ли кого-нибудь, кто бы это видлъ? Потому что это было; да, правда, было. Правда и то, что я заходилъ въ городскую аптеку и потребовалъ себ лекарства отъ одной гнусной болзни, написавъ названіе этого лекарства на клочк бумажки, и что лекарства этого я не получилъ, потому что у меня не было рецепта. А то вотъ еще что я думаю: не разсказалъ ли вамъ Минутта, что я однажды предлагалъ ему двсти кронъ за то, чтобы онъ призналъ себя отцомъ моего ребенка? Это тоже чистйшая правда, Минутта самъ можетъ это подтвердить. Ахъ, я могъ бы и еще указать много врныхъ случаевъ…

— Нтъ, не нужно, этого ужъ достаточно, — сказала она ршительно. И, жестко и холодно глядя на него, она напомнила ему о посланныхъ имъ самому себ телеграммахъ, оповщающихъ о его богатств, о скрипичномъ ящик, съ которымъ онъ разъзжалъ, не имя скрипки и даже не умя играть; о многихъ вещахъ, обо всхъ его плутняхъ, даже о медали за спасеніе, которую онъ, по собственному признанію, также не заслужилъ честнымъ путемъ; она обо всемъ напомнила ему и не пощадила его: каждая мелочь въ эту минуту получила для нея значеніе, и она дала ему понять, что теперь она убдилась: вс т дурныя черты и поступки, которые она прежде считала просто его вымысломъ, дйствительно являются его чертами и поступками. Да, онъ несомннно — наглая и двусмысленная личность! — И вотъ, будучи такимъ-то, — сказала она, — вы тмъ не мене пытаетесь добиться меня, заставить меня совершить немыслимое, совершить безуміе. Въ васъ нтъ ни стыда ни совсти, у васъ нтъ сердца для другихъ, а только для себя, вы только все объясняетесь и объясняетесь…

Въ это мгновенье разговоръ ихъ прервалъ докторъ Стенерсенъ; который торопливо прибжалъ изъ залы и казался очень озабоченнымъ… — Слушайте, фрейлейнъ Килландъ, вамъ пора итти, сейчасъ будемъ ставить живыя картины.

Съ этими словами докторъ исчезъ.

Приступили къ исполненію новаго музыкальнаго номера, и въ зал послышалось движеніе. Дагни наклонилась и заглянула въ дверь; затмъ она снова обернулась къ Нагелю и сказала:

— Вотъ Марта и возвращается.

Пауза.

— Слышите, что я говорю?

— Слышу, слышу, — отозвался онъ разсянно. Онъ не поднималъ глазъ, а только продолжалъ передвигать полный бокалъ, не отпивая изъ него и все ниже и ниже склоняя голову къ столу.

— Шш… ш!.. — сказала она насмшливо. — Вотъ опять играютъ; не правда ли; когда слышишь подобную музыку, то хочется сидть на нкоторомъ разстояніи, гд-нибудь въ сосдней комнат, съ рукой любимаго существа въ своей рук… не такъ ли вы говорили? Кажется, это тотъ самый вальсъ Ланнера, и вотъ, когда Марта придетъ…

Но на этотъ разъ она, повидимому, тотчасъ пожалла о своихъ колкихъ словахъ, потому что сразу замолчала, взглядъ ея смягчился, и она нервно поправилась на своемъ стул, усвшись поглубже. Онъ все еще сидлъ, низко опустивъ голову; она только видла, что грудь его дышитъ коротко и нервно. Она встала, взяла свой бокалъ и хотла сказать пару дружелюбныхъ словъ на прощанье, чтобы смягчить его боль; и она начала:

— Ну, теперь мн надо итти, — сказала она.

Онъ быстро взглянулъ на нее, всталъ также и взялъ свой бокалъ. Они оба пили молча. Онъ длалъ надъ собой усиліе, чтобы рука его не дрожала; она видла, какъ онъ борется съ собою, чтобы сохранить спокойствіе въ лиц; и вдругъ этотъ человкъ, котораго она только-что хотла уничтожитъ, убить своими насмшками, сказалъ совершенно равнодушно и въ высшей степени вжливо: