Митрополит Филипп

Несколько очень крупных деятелей того и другого «крыла» Русской церкви, «идеологов», как бы сказали в наши времена, и впрямь нетрудно, подвергнув классификации, отнести к первым или вторым. Но таких людей совсем немного. Судьбы большинства архиереев и монастырских настоятелей не дают повода четко определить их в качестве последователей Иосифа Волоцкого или Нила Сорского. Для окончательных выводов на сей счет просто не хватает данных. Более того, нередко очень значительные фигуры из истории нашей Церкви проявляли в своей деятельности поочередно признаки иосифлянства и нестяжательства. Ведь между этими течениями не существовало непроходимой перегородки. Никто не вступал в «партию» Иосифа Волоцкого и не клялся в верности памяти Нила Сорского. Сами они, расходясь по одним вопросам, оставались солидарны в других. А живой церковный быт давал простор идеалам обоих преподобных на территории одних и тех же областей. Порой одна обитель лелеяла в разное время (а то и одновременно) сторонников иосифлянства и нестяжательства. Лишь позднейший вульгарно-идеологический подход, искусственно разделивший единое тело Церкви на жестоких корыстолюбцев из среды стяжателей и их высокодуховных жертв, создал в сознании русских образованных людей доселе невиданную и прямо фантастическую границу.

Игумен Филипп отличался любовью к пустынничеству. Его духовный пример впоследствии немало поработал на благо соловецкой традиции скитского жития монахов, весьма развитой на островах. «Хозяин Соловков» не искал материальных льгот для себя. Нет никаких оснований упрекать его в невоздержанности по части пищи, одежды, условий жизни. Напротив, суровые условия послушничества и последующее уединение в пустыни научили Филиппа довольствоваться малым. С другой стороны, он добивался приращения земельных владений монастыря, притом не только получал новые участки от государя, но и покупал земли у частных собственников. Обитель пользовалась плодами работы зависимых крестьян, от чего предостерегали нестяжатели. Выходит, соловецкого игумена нельзя твердо отнести ни к иосифлянам, ни к нестяжателям.

Но вернее всего, Филипп действительно помог бежать старцу Артемию.

Почему?

Загадка не столь уж сложна.

Отношение Артемия и Филиппа к церковной собственности в целом и к монастырской в частности различалось коренным образом. С другой стороны, Филипп, проживший долгие годы в условиях вынужденного нестяжательства Соловецкой обители, вряд ли мог видеть в нелюбви к иосифлянству особенное преступление и тем более ересь. На протяжении века братия жила крайне бедно — и что же в том еретического? Сам он, как уже говорилось, умел сочетать во владениях монастыря идеалы монашеской жизни, принадлежащие последователям как Иосифа Волоцкого, так и Нила Сорского. На почве любви к пустынничеству и уединению игумен мог найти общий язык со старцем Артемием. Тот и сам любил жить в глуши, искал в скитах, удаленных от людской суеты, условия для духовной концентрации.

Можно представить, как два мудрых книжника, два светоча монашества — один падший, другой же лишь начинающий восхождение — вели между собой долгие разговоры, спорили, мирились, отыскивая один в другом потаенную суть личности… И Филипп, крепкий полемист, как покажет будущее, имел возможность развеять «легкое», снисходительное отношение Артемия к ересям. А именно в этом состояла главная болезнь, поразившая дух Артемия.

Впоследствии, уже в русской Литве, он, по словам историка Н. А. Казаковой, «…перешел на позиции защиты православия и обличал другие вероисповедания, а также ереси». Действительно, перемена ясно читается в посланиях старца. Так не повлиял ли на него соловецкий собеседник — Филипп?

Видя добрые изменения в образе мыслей Артемия, настоятель, возможно, решил взять на себя ответственность перед Богом и своей совестью за очень рискованный поступок. Он оказал доверие старцу, отпустив его. Имел ли он право на такое решение? Формально, разумеется, нет. Что утвердил церковный собор, то одному игумену переделать не под силу. Но как духовный наставник, как пастырь, отвечающий за «словесное стадо», Филипп нес тяжкое бремя; следовательно, у него были нравственные основания поступить в этом вопросе по-своему. Если прозрел соловецкий игумен покаяние в Артемии, то мог проявить к узнику милосердие ради исправления души его.

Естественно, все эти соображения следует оценивать не как твердую историческую реконструкцию, а лишь как гипотезу. Для осторожности в данном случае есть серьезная причина.

Бегству Артемия мог способствовать и не Филипп. Вероятность другого оборота событий невелика, но всё же намного больше, чем у авантюрной версии самостоятельного побега старца.