Митрополит Филипп

Но кто знал Филиппа в среде высших церковных иерархов? Ведь должен был найтись человек, сообщивший царю о том, что в далеком море, на северном острове, вдали от малых и больших городов правит игумен, бессребреник и аскет, отличающийся необыкновенными хозяйственными талантами и не меньшим благочестием. А если некая доверенная персона из светской знати и рассказала государю о Филиппе, то среди архиереев должно было найтись лицо с очень большим авторитетом, которое подтвердило бы эти слова.

Если бы речь шла о событиях 1563-го или, скажем, 1560 года, тогда естественно было бы остановиться на кандидатуре митрополита Макария — очевидного доброхота Соловецкой обители. Но к середине 1566 года Макарий уже несколько лет как покоился в могиле. Если и давал он рекомендации государю, они успели забыться. «Помню, приезжал какой-то игумен со Студеного моря, с полночных берегов. Сыскать бы его! — Смилуйся, великий государь, не вели казнить, — какой там игуменишка был, про то все запамятовали…»

Как ни странно, радетелем за Филиппа можно считать новгородского архиепископа Пимена. Житие святого Филиппа числит Пимена в стане врагов митрополита, чуть ли не злейшим из них. Но враждовали они не всегда. В 1561 году Пимен дал соловецкому игумену жалованную грамоту о не-взимании дани с приписанной к обители церкви, подтвердив тем самым аналогичные акты, полученные от прежних новгородских владык. В 1566 году именно Пимен мог сказать о Филиппе доброе слово. Соловки располагались на краю церковной области, отданной ему в управление. Кто, как не Пимен, знал о Филиппе и его трудах? Архиепископ, по словам современника, «вел чистую и очень суровую жизнь», кроме того, он был ставленником самого святителя Макария, великого духовного наставника Русской церкви. С практической точки зрения выдвижение «своего» игумена создавало для Пимена благоприятную ситуацию в Московском митрополичьем доме. Наконец, к его слову государь прислушался бы в первую очередь: после отхода Афанасия от дел Пимен по своему положению автоматически занимал пост местоблюстителя, то есть оказывался первым лицом в церковной иерархии. Иван IV тогда еще доверял Пимену: именно архиепископ Новгородский ездил в Александровскую слободу упрашивать государя от имени духовенства о возвращении на покинутый трон. С кем же еще советоваться, как не с ним?

Интересную гипотезу высказал церковный историк митрополит Макарий (Булгаков). Он напомнил читателям о том, что в годы правления Ивана Грозного и, в частности, при игуменстве Филиппа Соловецкий монастырь был осыпан царскими милостями, получил богатые подношения. «Может быть, — пишет Макарий, — Иоанн, оказав Филиппу столько знаков своего царского благоволения, рассчитывал, что Филипп охотно согласится быть в полной его воле и, занимая митрополитскую кафедру, будет постоянно держать его сторону, и ни в чем не станет ему противоречить. Но такой расчет, если только он существовал, скоро оказался неверным». Филиппу ли оказывались государевы милости — или все-таки Соловецкой обители? Сам ли царь принял решение быть благодетелем Соловков — или же перед ним ходатайствовали в разное время архиепископы Новгородские — Макарий, Пимен? Невозможно дать прямые и точные ответы на эти вопросы, поэтому гипотеза высокопреосвященного Макария таковой и остается.

Ближе прочих к истинному положению вещей выглядит иная версия: возвышение Филиппа связано с родственной протекцией.

Ничего странного и удивительного в этом нет. Напротив, такова была норма жизни. Вся структура власти в Московском царстве пронизывалась родственными связями. Удачный брак стоил выигранного сражения, а продвижение одного представителя семейства открывало новые перспективы всей родне. Карьеру делали не в одиночку, двигались наверх всем родом, поддерживая друг друга. Но… недаром так похоже звучат глагол «опалить» и существительное «опала». Тот, кто взлетел высоко, но опалил крылья в огне государева гнева, тащил родню за собой в пропасть. Родственные узы порой возвышали человека — против всех правил и обычаев — из полного ничтожества до верхних этажей придворной или военной иерархии. Так, например, ничем не примечательный дворянин Никифор Чепчугов вышел в «командармы» (стал первым воеводой Большого полка) благодаря тому, что породнился с всесильными дьяками Щелкаловыми. А какие-то семейства опала топила так, что они на десятилетия уходили в тень… Князья Пожарские, к примеру, несмотря на знатность рода, в XVI веке из-за опал не могли поднять головы.

Так что порадеть своему человечку в эпоху Московского государства было родовой доблестью, воплощением чести и здравого смысла. Подобное поведение, в отличие от наших дней, не вызывало даже намека на общественную укоризну.