Митрополит Филипп

В 1560-е годы из огромного и весьма разветвленного рода Колычевых «в приближении» у государя Ивана Васильевича ходили двое. Прежде всего боярин Федор Иванович Колычев-Умной, человек зрелых лет, опытный воевода и крупный дипломат. Во второй половине 60-х годов он был послом в Польше, выполняя, таким образом, важнейшую работу: от ее успеха зависела судьба Ливонской войны[59]. С боярским чином Федор Иванович перешел и в опричнину. Но «доброхотом» Филиппа мог быть не он, а его младший брат Василий. Он добился положения видного военачальника, получил думный чин окольничего[60]. Главное же, Василий Иванович Колычев-Умной рано вошел в опричнину: когда именно — неизвестно, но возможно, при ее основании. Его дальнейшая карьера показывает: все опричные годы царь ему доверял, да и после отмены опричнины не лишил своих милостей.

В ранней опричнине всего несколько родов были допущены к высшему управлению. Опричную Боярскую думу составили представители семейств Плещеевых, Колычевых-Умных, князей Вяземских, а военным управлением занимались те же Плещеевы и князья Телятевские[61].

Итак, Колычевы-Умные стояли достаточно близко к государю, чтобы подойти к нему с рекомендациями, когда митрополичья кафедра оказалась вакантной. Более того, их, как видно, подталкивал родственный долг. Братьям Федору и Василию полагалось относиться к Филиппу с почтением. У них был общий дед, Иван Андреевич Колычев, по прозвищу Лобан. Бог послал ему обильное потомство — пятерых сыновей. Филипп был отпрыском старшего из них, Степана-Стенстура, а Федор с Василием происходили от младшего, Ивана Умного. Поэтому для них Филипп — старший в роду, человек, о котором стыдно не заботиться.

Они, надо думать, и позаботились. За дальностью Соловков у братьев Колычевых-Умных не оставалось времени, чтобы отправить к Филиппу гонца с вопросом: «Дорогой родич, а сам-то ты желаешь ли оказаться в митрополичьем кресле?» Складывалась «горячая» ситуация. Кто первый сообразит, как ею воспользоваться, тот и окажется в выигрыше. Следовало торопиться, пока у Афанасия не появился иной преемник. Вот братья и расстарались…

Умаляет ли хоть в малой степени такой поворот событий чистоту нравственного облика Филиппа? Нет!

Вероятно, к нему сначала пришла царская грамота с повелением отправляться в Москву, на митрополичий двор, а уже в столице родственники рассказали, как удалось им найти удобный момент, когда государь был добр, как расхваливали они благочестие Филиппа, как нашептали Ивану Васильевичу: дескать, наш-то от столичных интриг далек, будет тебе честным слугой.

Слушая восторженный рассказ «племенников», Филипп, быть может, вздыхал и печалился. Он-то собирался довести до ума Преображенский храм, да возвести Никольскую церковь, да приискать себе достойную замену на игуменстве — годы-то уж немалые. А тут — на тебе заботу! И ведь думают, что почтили, возвысили.

Ладно. Что дал Господь, в то и надо впрягаться…

Отойдем подальше от нюансов возвышения Филиппа и посмотрим на картину в целом. Так или иначе, в трудное для Русской церкви время Бог привел на митрополию чистого душой человека, не корыстолюбца и не честолюбца. Ему уготована была высокая участь, невероятно трудная роль. И для этой роли оказался избран провинциальный игумен из соловецких дебрей… Да как не видеть тут вмешательства Высшей воли? Мнение царя, повлиявшие на него советы Колычевых-Умных, да слова архиепископа Пимена, да смирение Афанасия, да еще множество обстоятельств оказались кирпичиками в строении, возведенном по желанию Бога. И пусть иные кирпичи оказались кривы, а в кладку они легли наряду с другими, прямо и верно.

Житие Филиппа указывает на слова из Священного Писания: «Сердце царево в руке Божией». Что царь избрал, то прежде ему Бог изволил.

О деятельности Филиппа в роли митрополита Московского до его конфликта с царем известно очень мало. Все-таки огромное количество документов и бумаг, связанных с центральным управлением Московского государства, да и с управлением церковным, погибло в трех колоссальных пожарах. Это, во-первых, огненная катастрофа 1571 года, когда Москву сжег крымский хан Девлет-Гирей, во-вторых, страшное буйство пламени в 1611 году и в-третьих, неописуемое бедствие 1626 года — тогда огонь разделил всю жизнь русской столицы на «допожарную» и «послепожарную». В результате о временах последних Рюриковичей известно на порядок меньше, чем о временах первых Романовых. Человеку, который не занимался специально эпохой Московского царства, трудно даже представить себе этот порог: со второй половины 20-х годов XVII века история России строго задокументирована; ее течение можно в подробностях проследить по государственным и церковным бумагам делового назначения. Прежде того сохранились ошметки…