Митрополит Филипп

Соловки остались в его сердце. Он посылал туда грамоты, в которых видно ностальгическое чувство. Без тихих озер, без прибрежных валунов, поросших мхом, без линии горизонта, до которой рукой подать, ему тоскливо. Печаль толкается в самую душу, мысли улетают к полночным пределам Московской державы и возвращаются, напоенные криками чаек. Холодно Филиппу в теплой Москве, тепло ему было на холодных Соловках… Туда бы уйти, на покой, на жизнь уединенную, да хоть бы и не в пустынь, но к спокойным домовитым заботам. Здесь другие заботы, больше в них горечи, суеты… Ох, тяжело. Но ничего не поделаешь. Бог его привел на митрополичий двор, Бог и рассудит, как ему быть. Надо лишь слушать Его, видеть знаки Его воли да покоряться.

К власти митрополичьей Филипп не стремился и не желал ее нимало. Он откровенно писал на Соловки: «Меня принудили…» А Житие Филиппа донесло фразу, сказанную им царю Ивану незадолго до возведения на митрополию: «Отпусти меня, Господа ради, отпусти! Понеж лодии мале бремя велико вручити не твердо есть (ведь ненадежное дело — вручать малой лодочке великий груз. — Д. В.)».

Известны четыре грамоты митрополита Филиппа, написанные им для иноков Соловецкого монастыря и сохранившиеся в библиотеке обители. Первая из них была отправлена сразу после его поставления в сан. С нею вместе Филипп послал прежней своей братии перца, гвоздики да шафрана «в уху». В северной обители, куда многие съестные припасы доставлялись по морю и где порой не хватало самого необходимого, специи были роскошью, которую монахи не могли себе позволить. Поэтому для них посылка Филиппа была очень дорогим подарком. К инокам, старым своим знакомым, митрополит обращается с необыкновенной лаской и смирением. Он даже просит прощения — неведомо, за какие грехи! — и сам дает его всем соловчанам: «Я вас благословляю, чтобы жили в любви яже о Христе и пеклись о бессмертных своих душах, и закон монастырский хранили… Да Бога ради простите меня грешного во всем, старец Иона, и священники, и вся… братия от мала до велика, и христиане все от мала до велика. Перед всеми вами я виноват без рассуждения. А всех вас Бог простит»^{19}. Митрополит также обещал соловецким монахам послушаться их совета, определяя игумена себе на замену.

В самом скором времени за первым письмом отправилось второе. С ним снова поехали на Соловки подарки — уже не просто дорогие, а драгоценные: икона Спаса с серебряной ризой вокруг головы, печатный Часовник[65] в переплете (вещь недешевая, особенно в провинции), серебряный крест «делан сканью с каменьем, а в нем многие мощи святых». Когда Филипп ехал в Москву, он останавливался в Великом Новгороде. Там он получил от соловецкого постриженника старца Исаака этот крест да еще складень, вырезанный из камня и обложенный серебром, от некоего Семена Ермиловича Трусова (также послан на Соловки). Новый митрополит был по характеру своему и монашеской выучке бессребреником, 100 рублей, взятые на дорожные расходы из монастырской казны, он возвращает обители.

11 августа 1566 года Филипп написал старцу Исааку, заправлявшему на подворье Соловецкого монастыря в Великом Новгороде. В третьей грамоте митрополита была весть о большом богатстве. Новгородец Тучко Цветной на определенных условиях уступал обители свой двор «с палатою и садом». Филипп сообщает: он «побьет челом» великому государю, чтобы тот согласился закрепить этот двор за монастырем.

Связь между Филиппом и соловецкой братией не оборвалась и впоследствии.

Последнее письмо митрополита отправилось к далеким северным островам 30 января 1568 года. В ту пору Филипп переживал тяжелые дни. Ссора с царем набирала обороты, обличительные слова уже были произнесены. Милые маленькие заботы обители, стоящей посреди соленой купели Белого моря, дают последнее убежище его душе, измученной большими заботами Русской церкви. Филиппу приходится трудно, его отношения с Иваном IV к тому времени крепко испорчены. Но простым инокам, старым своим товарищам, он ни словом не дает понять о конфликте. Как и в первых грамотах, митрополит просит братию молиться за царя и его семью.

Казалось бы, после кровавого кошмара, который Филипп увидел тогда, рука не поднимется написать привычные слова. Да, если это рука обычного человека. А Филипп давно научился избегать смятения чувств. Конечно, человек с царским венцом на голове может быть хорош или плох. Но государева власть имеет священный характер, и митрополит чтит ее, даже видя грехи ее носителя.

В дни испытаний владыка сохранил спокойствие духа. Он обращается к соловецким инокам с трогательной лаской: «Как вас Бог милует, все ли в спасении здравствуете? А яз Филипп Божиею милостию, и государевым царским здравием, и вашими молитвами телесно жив…» Не кроется ли здесь между строк особый смысл: митрополит «телесно жив», но душа его испытывает страдания?