Митрополит Филипп

Кто вошел в состав опричных верхов? В основном старомосковская знать из боярских родов — Плещеевы, Колычевы-Умные да еще люди попроще, но тоже из «родословных» семейств — Нащокины, Волынские. К ним царь присоединил несколько второстепенных княжеских семей (Вяземские, Телятевские), лишенных возможности тягаться с «великими людьми» вроде Шуйских, Мстиславских, Бельских и т. п. Конечно, большинству названных родов опричнина принесла возвышение. Но и без нее их представители были не последними людьми в Московском государстве: многие ходили в воеводах, некоторые заседали в Боярской думе, кое-кто выполнял дипломатические поручения. Одним словом, сгинь опричнина в одночасье — они, понеся потери в чинах, не пропали бы. Другое дело — несколько людей крайне незначительных, бедных, незнатных, ничем не прославивших себя на поле боя и в административной службе. Этих Иван IV взял «от гноища». На протяжении всего опричного периода они, кстати, не показали особенных талантов ни на войне, ни в делах мирного правления. По большей части такие люди возвысились в роли верных «исполнителей», в первую очередь карателей. Иван Васильевич, ценя услуги подобных выдвиженцев, берег их от унижения в местнических спорах со знатью, но никогда не равнял с нею. В его глазах это были превосходные псы — скорые, хваткие, зубастые. Но пусть и хороша собака, не сажать же ее за один стол с людьми! Малюта Скуратов до опричнины был никто — выходец из бедных провинциальных вотчинников, звенигородцев. Василий Грязной — птица того же полета, только корни его уходят в Ростовскую землю. Его родня служила у архиепископов Ростовских, что считалось в военно-служилой среде невеликой честью. Сам он был «мало не в охотниках с собаками» у князей Пекинских. Обращаясь в послании к Василию Грязному, хваставшемуся в плену у крымских татар своим положением приближенного к царю, Иван IV резонно замечает: «А что сказываешься великий человек — ино… по грехом моим учинилось (и нам того как утаити?), что отца нашего и наши князья и бояре нам учали изменяти, и мы вас, страдников, приближали, хотячи от вас службы и правды»^{40}.

Каково пришлось бы Грязным, Скуратовым и иже с ними, если бы Иван Грозный послушался митрополита Филиппа и решил отменить опричнину? Да рухнула бы у них вся карьера, пришлось бы вернуться в ничтожество, в бедность. У большинства худородных опричников судьба так и сложилась после 1572 года, когда царь, через несколько лет после кончины Филиппа, все-таки вынужден был сделать это. Бывшие воеводы опустились до уровня армейских «голов». Земли, полученные за службу в опричном боевом корпусе, пришлось отдать прежним владельцам. Доходы резко сократились. Разумеется, в 1567–1568 годах, когда все эти молодые выскочки были на подъеме, слова Филиппа воспринимались ими как кость в горле. Они постарались сделать все, чтобы очернить митрополита в глазах царя и отвести от Ивана Васильевича любые мысли о расформировании опричного двора с опричным войском.

Немцы-опричники Таубе и Крузе в то время стояли близко к Ивану IV. Они знали многое, и их свидетельства в частностях подтверждают достоверность Жития. Так, например, никто не может ручаться за точность житийного изложения речей Филиппа, однако их общий смысл совпадает с пересказом Таубе и Крузе. Те же немцы донесли до нашего времени одну важную деталь. Оказывается, митрополит Филипп далеко не сразу вступил с Иваном Васильевичем в публичные споры. Дело здесь отнюдь не в его колебаниях, сомнениях или недостатке воли. В нужные моменты Филипп проявлял такую твердость, что дай бог ее каждому, на кого наваливаются трудные обстоятельства. Новый Завет передает слова апостола Павла о том, как следует обличать единоверца, упорствующего в заблуждениях. Там ясно сказано: на первый раз следует ограничиться тайным увещеванием, с глазу на глаз, и только потом, если оно не принесло успеха, позволительно прилюдное обличение. Глава Русской церкви, разумеется, не мог не знать этого правила. Поэтому сначала он обратился к царю Ивану без свидетелей. Таубе и Крузе уверенно говорят, что душевные свойства Филиппа заставили его «уговаривать сперва тайно и наедине великого князя не совершать таких тиранств».

Неизвестно, когда происходили тайные «уговоры» — возможно, еще до того, как Иван Васильевич вернулся в Москву из неудавшегося похода. В таком случае Филипп сам ездил к нему. А может быть, он пытался урезонить царя уже в Москве, незадолго до декабрьского собора 1567 года, но никак не позже самого собора: с декабря отличие позиций государя и патриарха относительно опричнины стало достоянием публичных разговоров. На протяжении первых месяцев 1568 года конфликт нарастает, постепенно принимая все более острую форму. Тут уж не до бесед наедине…

Эта деталь показывает, насколько верен был Филипп древним церковным правилам, исходившим еще от апостолов. Митрополит видел в жизни раннехристианских общин чистоту, в речениях апостолов — абсолютную истину. Он следовал этому идеалу так же естественно, как дышал.