Митрополит Филипп

Можно даже определить, кто именно участвовал в странном действе, разыгравшемся у Святых ворот Новодевичьего монастыря. Автор Жития считал их царскими фаворитами. Значит, это крупные, известные фигуры. Митрополит Филипп назвал виновников людьми «царския державы и советныя палаты». Это значит, что они обладали думными чинами в опричнине или входили в состав опричного государева двора. Последних было очень много, тут не определишь, кого мог иметь в виду Филипп. Что же касается первых, то, скорее всего, речь шла о думных дворянах из опричнины. Более высокие чины — окольничих и бояр — достались служилым аристократам, им такая игра была ни к чему. А вот думные дворяне набирались из людей попроще, победнее. Им, как уже говорилось, отмена опричнины отлилась бы серьезными потерями по службе. Летом 1568 года в думных дворянах числились или могли числиться с очень большой долей вероятности опричные «выдвиженцы» Петр Зайцев, Василий Грязной, Иван Черемисинов. Кроме того, в провокационной затее мог принимать участие князь Афанасий Вяземский, небогатый человек из захудалого рода, получивший в опричное время высокую должность оружничего на государевом дворе. Еще один вероятный участник этой сцены — Василий Зюзин, фигура невысокого социального статуса, доросшая в опричнине до дворового чина, сравнимого с чином окольничего. Ну и, конечно, сам пономарь Слободского ордена Малюта Скуратов. Если даже кто-то из действующих лиц назван тут ошибочно, то, во всяком случае, очерчен их круг. Скорее всего, именно эта среда деятельно плела интриги против митрополита Филиппа и именно из ее недр выросла провокация 28 июля 1568 года.

Отзвучали укоризненные слова митрополита. Полыхнули будущей кровью слова государя. Иван Васильевич с опричной свитой покинул монастырь. Но путь его от обители к Опричному двору лежал через многотысячные толпы, собравшиеся для крестного хода, возглавленного митрополитом. Московский посад, узнав о смелых речах Филиппа, встал на его сторону. Люди волновались, в воздухе запахло грозой.

То, что произошло дальше, блестящий специалист по истории Московского царства В. И. Корецкий^{45} реконструировал буквально по крупицам, собрав сведения из малых летописных памятников[87]. Распаленное многолюдство не отставало от царской свиты. Наконец, на Арбате Ивана Васильевича окружили со всех сторон, а охрану его оттеснили. Царствующая особа в народных глазах была священна. Не то что убить ее или ударить, а даже выступить с угрозой выглядело как великий грех. Но народ был в своем праве — жаловаться государю на «тесноту» жизни, на злоупотребления его подчиненных. И посадские низы подали Ивану Грозному коллективную челобитную с общей просьбой: отменить опричнину! Повторялась история 1566 года, только сейчас выступили не 300 дворян, а тысячи московских простолюдинов.

Царь увидел, как на лике человеческой громады, напряженном, усталом, раздосадованном, проступает гневное выражение, знакомое ему по событиям двадцатилетней давности. Тогда, в 1547-м, случился великий бунт, поднялась вся Москва, толпы хватали и убивали аристократов прямо на улицах. Вся сила правительства не была способна утишить «мятеж»; в ту пору страх вошел в душу молодого государя, а плоть наполнилась трепетом… Что, если бунташная стихия вновь поднимет столицу?

Иван IV спешно выехал из Москвы в Александровскую слободу. Пусть народ успокоится… потом, потом мы с ним разберемся.

Государю еще предстояло явить самую темень своей души, искупаться в крови от макушки до пят; еще ждало его опьянение от новгородских казней, впереди были страшный, отрезвляющий разгром столицы, учиненный татарами, и, через много лет, поражение в его главной войне — Ливонской. А затем — больше ничего, пустота, за порогом которой оставалось только каяться, насколько хватало истерзанной души, насколько разум помнил о смысле слова «покаяние»… Перед царем простиралась длинная дорога, и закат в холоде и опустошенности еще не виден был у самого горизонта.

А вот Филипп уже совершил в своей судьбе все главное, о чем будут помнить многие поколения потомков. Ему оставалось совсем немного: сначала унижения и позор, потом телесные страдания, чуть погодя — ссылка и заключение в провинциальном монастыре, а в самом конце — ужасная смерть. Все это уместится в полтора года жизни. А после того как над его бездыханным телом опустится занавес судьбы, во тьме начнет медленно разгораться огонь посмертной славы… Но в любом случае то, что следовало ему совершить в земной жизни ради «духовного стада» русской паствы, ради Церкви и собственной веры, к концу июля 1568 года митрополит Филипп уже совершил. Высшая точка его жизненного пути была достигнута; начался отрезок, идущий под гору.