Митрополит Филипп

Знаменитый, можно сказать, классический историк советского времени А. А. Зимин, ссылаясь на Ленина, обвинял митрополита Филиппа в сопротивлении «централизаторской политике правительства Ивана IV». Церковь якобы всегда стремится к «господствующему положению». Следовательно, по логике Зимина, сдобренной премудростями Ильича, «церковники», пытаясь осуществить «программу клерикализма», выступали «против попыток Ивана Грозного покончить с пережитками феодальной раздробленности». Оказывается, боярское происхождение митрополита — ужасная беда! Тут классовый подход заставлял по-настоящему талантливого исследователя, каким был Зимин, прямолинейно мотивировать поступки святителя воздействием на него социальной среды. «…Кровавая поступь опричнины, — пишет Зимин, — отталкивала своенравного Филиппа не только как главу Русской церкви, но и как одного из тех Колычевых, которые уже давно были известны своими простарицкими и новгородскими симпатиями». Правда, Александру Александровичу не удалось представить убедительных доказательств этих самых «симпатий», но в теории все выходило стройно. Уничтожение митрополита означало, по Зимину, победу исторического прогресса. Вот цитата, превосходно показывающая основной пафос его позиции: «Подавив открытое сопротивление церкви правительственным мероприятиям, Ивану IV удалось достигнуть крупного успеха в централизаторской политике». Эстетически это просто великолепно: заменить слова «массовые убийства» на «правительственные мероприятия»^{46}. Вероятно, рождения подобного эвфемизма требовали глубоко научные причины или, скажем, прихотливые изгибы академической этики…

Известный современный историк Р. Г. Скрынников также видит суть выступления Филиппа в его социально-политических пристрастиях. Вроде бы митрополит благоволил к семейству князей Старицких, а к этим своим родственникам царь относился с особым подозрением, ибо считал, что кого-то из старших их представителей знать, стакнувшись, может возвести на престол, убрав при этом его самого и прямых наследников. Кроме того, «…выступив против опричнины, Филипп Колычев выразил настроения всей земщины, в особенности же влиятельного старомосковского боярства, занимавшего ко времени опричнины доминирующее положение в Боярской думе и приказном управлении»^{47}. Как же так: ближайшая родня митрополита Филиппа, происходившая из самого что ни на есть «старомосковского боярства», стояла у руля управления опричниной, а он, выступая, как утверждает Скрынников, с социально близких ей позиций, оказался в стане земщины?! Мало того, гонитель Филиппа, боярин Алексей Басманов-Плещеев, бывший по большому счету «отцом опричнины», самым выдающимся, самым видным ее деятелем на раннем этапе, да еще посадивший на ключевые посты свою родню, происходил вместе с нею из того же «старомосковского боярства», но ему почему-то пришлось бороться с Филиппом, который, как говорит Скрынников, защищал подобных Басманову аристократов. Откуда такая нестыковка?

Другой превосходный современный специалист по истории Московского царства, Б. Н. Флоря, пишет: «Иногда в научной литературе спор царя и митрополита характеризуется как спор между государством и церковью из-за власти, вызванный попытками светской власти подчинить себе церковь. Ничто, однако, не подтверждает такого толкования. К тому времени, когда вспыхнул этот конфликт, царь не предпринимал никаких действий, которые хоть как-то затрагивали права церкви или ее имущество. Напротив, ряд почитаемых обителей именно в годы опричнины получил такие щедрые жалованные грамоты, которых они не имели в годы реформ 50-х годов XVI века. В выступлении митрополита о правах церкви не говорилось. Дело было в другом. Обличая царя, митрополит не только следовал своим христианским убеждениям, но и выполнял важную роль гаранта традиционного общественного порядка, которая в представлениях русского общества была тесно связана с особой верховного пастыря. Можно было бы говорить и о попытке осуществления митрополитом его традиционного права «печаловаться» за опальных, но с существенной оговоркой: традиционно глава церкви ходатайствовал о прощении провинившимся их поступков, а митрополит Филипп добивался справедливости для невиновных»^{48}. Это высказывание звучит гораздо более мягко и взвешенно, в нем, слава богу, не видно следов «классового подхода», зато упоминаются «христианские убеждения». Но думал ли митрополит Филипп, что он выполняет роль «гаранта традиционного общественного порядка», то есть живого бастиона против опричной «революционности» царя? Вряд ли. Можно ли сказать, что он «вписался» в подобное амплуа неосознанно? Только в той степени, в которой «традиционный общественный порядок» диктовался «христианскими убеждениями» всего старомосковского общества…