Митрополит Филипп

Монография Г. П. Федотова вышла в 1928 году. Как могли современники расшифровать фразы историка об «искупительной жертве» и обществе, которое не пожелало в ней участвовать? Тут напрашиваются два толкования, близких русскому зарубежью 1920-х годов. Во-первых, большинству читателей должна была прийти на ум та же аналогия с недавней русской революцией. Георгий Петрович, говоря о «падении» Русской земли, чаша грехов которой переполнилась, имел в виду не только Смуту XVII столетия, поставив ее в прямую связь с опричными делами Ивана Грозного. Он ясно понимал, как именно его истолкуют. Федотов был человек не простой, у него имелся опыт в публичных делах. Он знал: в смуте дальней его современники и соотечественники непременно увидят отсвет смуты другой, ближней. И скажут себе: да, выходит, столь деспотичной, столь греховной в своем социально-несправедливом устройстве была Российская империя при последних Романовых, что из этого царства, по внешней видимости православного, исчезла «правда»; стало быть, оно и должно было превратиться в труп. Так как Московское царство в той смуте отнюдь не погибло, стало быть, речь идет об этой смуте. Но была ли альтернатива? Ах, если бы общество и прежде всего Русская церковь поднялись против тиранического самодержавия, если бы жертва Филиппа не осталась одинокой, если бы редкие голоса, призывавшие к свободе и справедливости, обернулись властным зовом всеобщего мнения, тогда бы Россия исправилась раньше, не погрязла бы в грехах и, наверное, вышла бы из тяжелого кризиса обновленной, свободной, спасенной… а не вконец погибшей. Вновь слышится в раскатах громовой эпохи Ивана IV столь чужой для нее размеренный тенор профессорской социал-демократии. Да, царь Иван Васильевич совершил много худого, как, впрочем, и хорошего было немало в его правление; да, на него нашло ужасное помрачение души; да святитель Филипп ценой самоотверженной жертвы сохранил в нашей Церкви дух христианства; да, трагедия их столкновения вынесла наружу темень, прятавшуюся в глубинах русской жизни. Но что это за призывы к родине — поучаствовать в жертве праведника? Каким образом? Свергнуть самодержавие на 350 лет раньше? Порезать всех опричников и установить некое подобие Парижской коммуны в Москве? Скопом пойти на Кремль и потребовать у царя признания «свободы личности» и «прав человека» в европейских формулировках, которых не было еще в помине и которые по сию пору подходят для русской жизни не больше, чем шутовской колпак для монаха? Чем общество XVI века убивало «идею своей жизни»? Как ни вглядывайся в слова Георгия Петровича, а всё вылезают из них горькие интеллигентские сожаления об утраченных надеждах февраля 1917-го…

Второе толкование также вызывает скептическое отношение. Ведь книга писалась в 1928 году, когда Русская православная церковь переживала тяжелейшие времена. В советской России она была доведена государственными органами до предсмертного состояния и расколота агрессивным обновленчеством. В 1927 году появилось «Послание к пастырям и пастве», или «Декларация» митрополита Сергия, местоблюстителя патриаршего престола. Этот документ отразил страшную судорогу, сотрясавшую церковное тело. 20-е и 30-е годы XX столетия — вообще худший период в тысячелетней истории русского духовенства. Оно готовилось исчезнуть. Владыка Сергий и Синод взяли на себя черную, сотрясающую дух работу: они призвали к лояльности по отношению к советской власти. За это их осудило множество православных иерархов за границей, а между Русской православной церковью и Русской зарубежной православной церковью возник непримиримый раскол, преодоленный лишь совсем недавно. Не приняли позицию лояльности и многие русские церковные деятели, остававшиеся на родине. А уж об отклике православной общественности русского зарубежья и говорить нечего: он был резко негативным. Но положение Русской православной церкви несколько облегчилось. Она не пропала окончательно, хотя дело шло именно к этому. Таким образом, несколько архиереев, спасая «пастырей и паству», что называется, «души положили» за них. До сих пор некоторые считают их «еретиками». Но их деяние избавило от мучений и смерти очень многих. Церкви есть за что испытывать благодарность по отношению к митрополиту Сергию и Синоду тех лет.

А теперь вспомним призыв Федотова к искупительной жертве. Значение этих слов страшно: новомученики Церкви, убитые большевиками на протяжении Гражданской войны и 1920-х годов, — жертва. Остальному духовенству следовало бы «принять участие» в ней — иными словами, не объявлять о лояльности, а погибнуть за веру. А было ли у человека, находившегося вдали от лагерей, тюрем и расстрельных команд, моральное право судить наше духовенство, жившее в неизмеримо более опасных условиях?