Митрополит Филипп

Может быть, самую мудрую книгу о митрополите Филиппе написал в эмиграции христианский историк и публицист Г. П. Федотов. Его монографией «Святой Филипп митрополит Московский» восторгались люди из самых разных слоев русского зарубежья, да и в России после 1991 года она получила невероятную популярность. Книга написана в литературном отношении легко, талантливо, автор ее показал превосходное знание реалий Московского царства. Однако в федотовском образе митрополита Филиппа мудрость слилась воедино с тонким лукавством. «Богословие культуры» и «христианский взгляд на историю», присущие Георгию Петровичу, представляют собой образец левого крыла в православном богословии XX века. Недаром сам Н. А. Бердяев защищал ученого от упреков в избыточной левизне. Социалистические идеи в мировоззрении Федотова были прочно увязаны с христианскими ценностями — столь прочно, что воздвижение определенного типа социализма в обществе он считал важнейшей целью для современного христианства. Федотов и в революции находил немало благого…

Вне зависимости от того, ставил ли Георгий Петрович себе такую задачу или нет, митрополит Филипп оказался в роли проводника собственных общественных идей историка. При всем благоговении перед этой фигурой, при всем такте и глубоком уме Федотов, однако, с изрядной произвольностью наполнил духовный идеал святого содержанием, взятым из 20-х годов XX века.

Ярко и верно сказано у Георгия Петровича о том, что святой митрополит восстанавливал добрые традиции «симфонических» отношений между Церковью и государством, был консерватором в лучшем понимании этого слова. И, разумеется, в его действиях не видно политики, тем более такой политики, которая отражала бы осознанное желание сохранить удельную старину.

«Св. Филипп сделал то, чему учили св. Иосиф (Волоцкий. — Д. В.) и Макарий. Именно он выразил в жертве своей жизни идею православной теократии. Он не был ни новатором, ниспровергающим традицию самодержавия, ни отсталым поклонником удельно-боярской старины, хотя личные нравственные связи с ней, быть может, воспитали его чуткость и независимость. Он погиб не за умирающий быт, но за живую идею — Христовой правды, которой держалось все русское теократическое царство. Оно жестоко попирало на практике эту идею, но не могло отказаться от нее, не отрекаясь от себя. Столетие, в которое жил св. Филипп, непрестанно расшатывало эту идею, всё более удаляясь от идеала заданной «симфонии» мира и Церкви», — пишет Федотов.

Здесь в фокусе внимания оказывается странная «новина» — понятие «Христовой правды», в чем-то, оказывается, отличной от «Христовой веры». Это понятие проходит у историка рефреном с первых страниц монографии. Так, в частности, он говорит: «В годы кровавой революции, произведенной верховной властью, митрополит Филипп восстал против тирана и заплатил жизнью за безбоязненное исповедание правды. Святой Филипп стал мучеником — не за веру Христову, защитником которой мнил себя и царь Иван Васильевич, но за Христову правду, оскорбляемую царем (курсив мой. — Д. В.), Он был почти одинок в своем протесте среди современных ему иерархов, одинок и на фоне целых веков. Но его голос спас молчание многих; его подвига достаточно, чтобы выявить для нас новую черту в лике православия. Церковь, канонизировавшая святого, взяла на себя его подвиг, столь редкий — быть может, даже единственный — вплоть до грозных событий наших дней. Подвиг митрополита Филиппа дает настоящий смысл и служению его сопастырей на московской кафедре Успения Богородицы: св. Алексия и св. Гермогена. Один святитель отдал труд всей жизни на укрепление государства Московского, другой самую жизнь в борьбе с этим самым государством в лице царя, показав, что и оно должно подчиниться высшему началу жизни. В свете подвига Филиппова мы понимаем, что не московскому великодержавию служили русские святые, а тому Христову свету, который светился в царстве, — и лишь до тех пор, пока этот свет светился»^{49}.

Примерно то же самое сказано в другом месте: «В словах св. Филиппа, переданных его житием, нет особого учения о праве священства на светскую власть. Но если говорить не о власти, а о влиянии, или о власти слова меча духовного, то самый подвиг Филиппа свидетельствует о нераздельности для него царства правды: в государстве, как и в церкви, осуществляется та же правда Христова, и на страже ее поставлен он, епископ, который не смеет «молчать об истине»… Так во всех основных пунктах оригинальные идеи Грозного (относительно роли царской власти. — Д. В.) осуждены св. Филиппом как грех, как неправда, как теократическая ересь… Точка зрения Филиппа была не столь «оригинальна», как мысль царя» (историк выводит идеи царя, идущие вразрез с русской церковной традицией, из его посланий. — Д. В.)… она представляла собой добрую традицию русской церкви»^{50}.