Митрополит Филипп

Несколько очень крупных деятелей того и другого «крыла» Русской церкви, «идеологов», как бы сказали в наши времена, и впрямь нетрудно «подвергнуть классификации», отнести к первым или вторым. Но таких людей совсем немного. Судьбы большинства архиереев или, например, монастырских настоятелей не дают повода четко определить их в качестве последователей Иосифа Волоцкого или Нила Сорского. Для окончательных выводов на сей счет просто не хватает данных… Более того, нередко очень значительные фигуры из истории нашей Церкви проявляли в своей деятельности поочередно признаки осифлянства и нестяжательства. Ведь между этими течениями не существовало непроходимой перегородки. Никто не вступал в «партию» Иосифа Волоцкого и не «клялся на верность» памяти Нила Сорского. Сами они, расходясь по одним вопросам, оставались едины в других. А живой быт церковный давал простор идеалам обоих преподобных на территории одних и тех же областей. Порою одна обитель лелеяла в разное время (а то и одновременно!) сторонников осифлянства и нестяжательства. Лишь позднейший интеллигентский подход, искусственно разделивший единое тело Церкви на жестоких корыстолюбцев из среды стяжателей и их высокодуховных жертв, создал в сознании русских образованных людей доселе невиданную и прямо фантастическую границу!

Игумен Филипп отличался любовью к пустынничеству. Его духовный пример впоследствии немало поработал во благо соловецкой традиции скитского жития монахов, весьма развитой на островах. «Хозяин Соловков» не искал особенных материальных льгот для себя. Нет никаких оснований упрекать его в невоздержанности по части пищи, одежды, условий жизни. Напротив, суровые условия послушничества и последующее уединение в пустыни научили Филиппа довольствоваться малым. С другой стороны, он добивался приращения земельных владений монастыря. Притом не только получал новые участки от государя, но и покупал земли у частных собственников. Обитель пользовалась плодами работы зависимых крестьян, от чего предостерегали нестяжатели. Выходит, игумена соловецкого нельзя твердо отнести ни к осифлянам, ни к нестяжателям.

Но, вернее всего, Филипп действительно помог бежать старцу Артемию.

Почему?

Не столь уже это и сложная загадка.

Отношение Артемия и Филиппа к церковной собственности в целом и монастырской в частности, различалось коренным образом. С другой стороны, Филипп, проживший долгие годы в условиях вынужденного «нестяжательства» Соловецкой обители, вряд ли мог видеть в нелюбви к осифлянству особенное преступление и, тем более, ересь. На протяжении века братия жила ужасно бедно, что же в том еретического? Сам он, как уже говорилось, умел сочетать во владениях монастыря идеалы монашеской жизни, принадлежащие как Иосифу Волоцкому, так и Нилу Сорскому. На почве любви к пустынничеству и уединению игумен мог найти общий язык со старцем Артемием. Тот и сам любил жить в глуши, искал в скитах, удаленных от суеты людской, условия для духовной концентрации.

Можно себе представить, как два мудрых книжника, два светильника монашества – один падший, другой же лишь начинающий восхождение, – вели между собой долгие разговоры, спорили, мирились, отыскивая один в другом потаенную суть личности… И Филипп, крепкий полемист, как покажет будущее, имел возможность развеять «легкое» отношение Артемия к ересям. А именно в этом состояла главная болезнь, поразившая дух Артемия.

Впоследствии, уже в русской Литве, он, по словам историка Н.А.Казаковой, «…перешел на позиции защиты православия и обличал другие вероисповедания, а также ереси». Действительно, перемена ясно читается в посланиях старца. Так не повлиял ли на него в лучшую сторону соловецкий собеседник – Филипп?

Видя добрые изменения в образе мыслей Артемия, настоятель, возможно, решил взять на себя ответственность за очень рискованный поступок. Он показал доверие к старцу, отпустив его с Богом. Имел ли он право на такое решение? Формально – нет. Разумеется, нет. Что утвердил Собор церковный, то одному игумену переделать не под силу. Но как духовный наставник, как пастырь, отвечающий за «словесное стадо», Филипп нес тяжкое бремя и, следовательно, у него были нравственные основания поступить по-своему в таком вопросе. Если прозрел он покаяние в Артемии, если увидел, насколько ум старца покинул прежнюю почву и взошел на новую, то, ради исправления души его, игумен Соловецкий мог показать узнику милосердие…

Естественно, все эти соображения следует оценивать в лучшем случае как гипотезу. Не надо видеть в них твердую историческую реконструкцию. Для осторожности в данном случае есть серьезная причина.

Бегству Артемия мог способствовать и не Филипп. Вероятность подобного оборота событий невелика, но все же намного больше, чем у авантюрной версии самостоятельного побега старца.