Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела»

Тускло освещённая — на первый взгляд — комната вмиг озарилась светом прожекторов, специально установленных в здешних потолках, чтобы экзекутору лучше было видно жертву и собственный инструментарий. В центре её стоял стул, привинченный к полу, с толстыми ножками и подлокотниками. Они, в свою очередь, были окутаны толстыми ремнями на замочках — чтобы жертва не могла вырваться. Позади стула — так, чтобы жертва ничего не видела, — размещался столярный верстак с разного рода инструментами. Здесь были обагрённые кровью пилы, колья, молотки разного размера, прутья, трепанки, зажимы, тиски… Всё валялось в беспорядке на промасленной тряпке — их словно бы нарочито не помыли перед нашей «экскурсией». Я вопросительно посмотрела на Драгана.

— Да, не успели… Был здесь у нас большой любитель столярного инструмента…

— И как… Как он это сделал? — Алексей уже потихоньку зеленел от увиденного, а меня съедало чисто детское любопытство. Дети так любопытны, когда вскрывают лягушек или мучают котят, лишь оттого, что сами не чувствовали такой боли и не понимают, каково это в действительности. У меня же причина была иной, которую я и сама не знала…

— Не знаю… Догадываюсь, что жертва изошла кровью или умерла от болевого шока вследствие какого-то смертельного пореза, но анатомические подробности в данном случае меня мало волнуют. Заказ выполнен, жертва мертва, человек получил оплаченную услугу — остальное не моя забота.

— И что, все камеры здесь такие?

— Отнюдь. Пойдём дальше.

В следующей секции мы обнаружили уже не стул, а лежанку — нечто вроде хирургического стола со всей схожей атрибутикой — чтобы «больной» или пациент, как здесь говорили, не вырвался из цепких лап доктора Менгеле. Я представила на минуту здесь Эмиля — представляю, как он корчился накануне, вспоминая, как его пращуры делали то же самое с моими предками в Ясеноваце и других лагерях смерти. По телу моему пробежал холодок…

Рядом со столом стояла стойка с инструментами — в лучших белградских больницах позавидовали бы такому набору. Здесь были скальпели, хирургические зажимы, затупленные ножницы, щипцы, костные пилы, окровавленные зонды для забора желудочного сока, шприцы с такими иглами, что я отродясь не видела.

В следующей комнате было представлено оборудование для особо изощрённых эстетов. Здесь тот же хирургический стол с креплениями был инсталлирован под кухню. Рядом стояло оборудование шеф-повара — стол со специями, жарочный шкаф, плита со сковородками и кастрюлями. В воздухе пахло едой — причём не как в столовых, а как в лучших ресторанах европейской столицы. Если зажмуриться, то слюнки могли потечь. Пахло каперсами, луком, свежими овощами. Невдалеке стоял стол для приёма пищи, убранный согласно канонам — с салфетками, множеством приборов, медным блюдом с крышкой и даже супницей, правда, пустой, но на дне которой виднелись остатки питательной жидкости. Я снова вопросительно взглянула на Драгана.

— Точно, — ответил он, вновь читая немой вопрос в моих глазах. — Каннибал. Бывают и такие, удивляться нечему.

— Послушай, сколько же людей в итоге на тебя работают, так же как я?

— Много. По всему миру. Заказы выполнять не успеваем. Но ты неправильно ставишь вопрос — важно не количество, а качество. Понимаешь, жертву недостаточно притащить сюда из любого конца Сербии или мира в мешке — надо, чтобы кролик сам шёл на удава с превеликим удовольствием. Это как раки — если он сдохнет от ужаса или от неправильного хранения хотя бы за секунду до того, как его опустишь в воду, то его можно даже не варить, а выбросить — вкус будет ужасный. Так и здесь — если пациент натерпелся и настрадался за время пути, то сам эффект от встречи с врачом будет убит. Он не будет уже так бояться, а человек не получит того эстетического удовольствия, за которое платит фантастические деньги…

Драган говорил с таким смаком и удовольствием, а я слушала так внимательно, что Алексею стало плохо. Он попросил одного из немногочисленных охранников проводить его в служебный туалет, что и было немедленно сделано. Пока его не было, Драган зря времени не терял.

— Коль мы одни, позволь снова обратиться к тебе.

— Тебе опять нужна моя помощь?

— Да.

— Кто на этот раз?

— Американец.

Я вжала голову в плечи. Я знала, что Алексею это не понравится. Может быть, поэтому — что не могла уже разрываться меж двух огней, — а может быть, потому что по мере нарастания чувств к Алексею мне и самой стало не по себе от рода своих занятий, я отказалась.

— Извини, я не могу.

— Почему?

— Не знаю… Долго объяснять, да и не уверена, смогу ли сделать это точно и толково… Что-то внутри мешает…

При ответе я сдвинула брови и спрятала глаза. С одной стороны, обижать Драгана было неудобно, с другой мучило какое-то внутреннее чувство — так бывает, когда влюбляешься. Хочется делать только добро, любить всё и всех вокруг, хотя ум отчаянно против этого протестует.

— Не мучайся. Я всё понимаю, люди есть. Отдыхай… Скажи только, это теперь навсегда или?

— Не знаю, Драган, надеюсь, что ещё вернусь… но ещё больше сейчас, пожалуй, не хочу возвращаться…