Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела»

Я кинулась ему на шею и крепко сжала в объятиях. Спрятала от него лицо — иначе он увидел бы наивные девичьи слёзы. Сейчас он словно был для меня отцом, и он чувствовал это.

Вернулся Алексей и с улыбкой посмотрел на наши трогательные объятия в столь жутком месте. Одно из присущих ему качеств, за которое я его полюбила — эмпатия. Не такая, как у меня, но всё же он способен был понять и прочувствовать человека, стоящего рядом, что в нашем мире дорогого стоит.

Мы вместе ещё осмотрели местный крематорий, после чего желудок Алексея снова дал о себе знать — пора было возвращаться в гостиницу.

…Мы прощались с Драганом Чоличем на стоянке, где сейчас остались только машина, на которой мы приехали, и его собственная.

Не знаю, почему, но в этот момент меня охватило некое чувство величия и даже гордости за свою страну. Да, много веков нас били и унижали все, кому не лень. Пользовались нашими достижениями и успехами, не уважали наш труд, убивали и мучили наших людей. Никто из правителей так толком и не смог заставить уважать сербов так, как они этого заслуживают. И вот нашёлся один человек — совсем даже не президент и не царь, а всего лишь патриот. Без громких слов, без пафоса и славы. И коль скоро властители Сербии не отыскали в ней ничего такого, что могло бы вызвать к ней искреннее уважение извне, он сделал так, чтобы её боялись. Ведь, несмотря на всю закрытость его организации, о ней знают те, кто является её постоянными клиентами — сильные мира сего. А раз так, то понимают, что и они могут завтра оказаться здесь же, на этом же заводе пластмасс, только в другом качестве, нежели они привыкли. Значит они — властители умов и поколений — теперь боятся нас. Боятся заслуженно. И это заставляло в ту минуту моё сердце биться сильнее, ведь впервые за свою многовековую историю стране было чем гордиться…

Драган посмотрел на меня как на дочь:

— Не передумала?

Я отрицательно помотала головой. Он прижал меня к себе и поцеловал в лоб.

— Будь счастлива.

На обратном пути я плакала — так, будто оставляла за плечами самое родное из всех мест, где пришлось мне побывать за всю мою интернациональную жизнь.

* * *

Всякий раз, становясь на место какой-либо выдающейся женщины, сыгравшей огромную роль в истории Сербии, я не чувствовала одного — реальной власти, которую каждая из них держала бы в руках. Каждая из них была лишь «приложением» к мужу. Я долго искала ту, что держала бразды правления наравне с супругом или даже сильнее, чем он. И нашла. А вернее, она сама нашла меня, когда в одно прекрасное утро я почувствовала себя ею.

Мирьяна (начало)

…В тот февральский день 2002 года в Гааге я слушала защитную речь Слобо перед трибуналом. Состояние его здоровья было уже весьма нестабильным, во время её произнесения он даже не смог стоять перед так называемыми судьями, многие из которых бывали в Косово и своими глазами видели то, как другие совершали преступления, в которых сейчас обвиняли его. Слова его поражали сердце и ум своей честностью и прямотой, но — вот парадокс! — в зале не было ни единого журналиста. Из присутствующих я была там одна. Он говорил в основном о Косово, а мои мысли возвращали меня назад, к 1990 году, когда только разгорался этот пожар. Всё началось с Хорватии. Хотя нет. Всё началось намного раньше.

Ещё в 1950-х — когда это было точно, уже не помню, — когда мы только познакомились со Слобо, мы были ещё детьми. Это было в Пожареваце, где он жил со своей матерью, Станиславой. Отец его, преподобный Светозар, рано бросил семью и уехал в Черногорию, где и застрелился в 1962 году. Мать тоже ушла из жизни добровольно, но уже в 1974 году, когда Слободану было 33 года — слишком уж одинока она была, и, видимо, невмоготу ей стало дальше влачить это жалкое существование. Да и для сына, который всегда был для неё светом в окошке, она уже не имела такого первостепенного значения.