Мюнхэ. История Сербии / история «Хостела»

— Разумеется, отрицательно. Он сошёл с ума! Обрекать Обреновичей на вымирание, этого нельзя допустить! — патриархальные чувства были сильны в Милане, выросшем без отца, потому в этот раз я не ошиблась, надавив ему на самую больную мозоль.

— Что же ты намерен предпринять?

— Хоть ты и обвиняешь меня в излишней увлечённости государственными делами, пока я намерен заняться ими. Во-первых, назначение Христича сейчас важнее, а во-вторых, если сразу после вашего разговора я явлюсь к нему с теми же претензиями, он заподозрит неладное. Для него мы, как ни печально, не единое целое — меня он больше рассматривает как опытного наставника в государственных вопросах, — сказал человек, ещё вчера рыдавший у меня на груди, продавая Сербию австриякам, — потому больше и прислушивается. Нужно подобрать подходящий повод и поговорить с ним по душам.

Вскоре повод нашёлся — излюбленный Миланом. Очередное инсценированное им же покушение на самого себя в попытке скомпрометировать непотопляемого Пашича с вечной атрибутикой, которую так любил мой муж — неисправные револьверы, пьяный стреляющий полковник, полное отсутствие мотивации и связей с радикалами. Я знала эти уловки Милана, сын же был столь наивен, что верил в чьё-то великое желание стереть моего мужа с лица земли, потому подорвался к нему, только получив известие о случившемся. Застав отца в пребодром расположении духа, он-таки услышал то, что хотел. Я стояла за дверью кабинета Милана и вслушивалась в его жёсткие слова.

— Послушай, мне точно известно, что ты и твоя… кхм… будущая жена решили ввести народ Сербии в заблуждение относительно наследника…

— Но…

— Не перебивай меня! Так вот знай, что правда всё равно всплывёт, хочешь ты этого или нет. Народ не простит тебе такого обмана — нас и так здесь не очень любят, чтобы прощать нам подобные выпады.

Далее Александр слово в слово повторил то же, что говорил мне в тот день — про силу воли и непопулярные решения.

— Согласен, — ответил Милан, — но чтобы их принимать, нужно обладать авторитетом, выработанным годами. Ты им пока что не обладаешь, а потому прошу тебя, повремени! Твоё заявление касательно наследника из числа Негошей абсурдно! Ты бросаешь на жертвенный огонь страсти к бабе то, за что сербы бились веками — независимость и государственность. Они не простят тебе этого!

— Да? А, может быть, ты не простишь? Вот что, отец. Достаточно я тебя слушал. Теперь я король, и в моих руках вся полнота власти. И даже твоё пребывание в Сербии — исключительно моя воля. Так что, будь добр, смирись с тем, что я женюсь на Драге и возведу её на престол. И если Господу не будет угодно даровать нам наследника, один из Негошей станет властвовать в Сербии!

— Ты с ума сошёл! — закричал Милан. — В таком случае я покину Сербию навсегда, и больше ты меня не увидишь!

— Ты так уже делал. Желаю удачи.

Милан ещё что-то кричал, но дальше слушать не имело смысла — таким Александра я ещё не видела. Он был плоть от плоти своего отца, только более жестоким и хладнокровным. Он ранил в самое сердце того, кто привёл его к трону. Я ужаснулась при мысли о том, кого мы вырастили! Мы были слишком заняты собой, чтобы уделить сыну нелишнюю минуту, а когда спохватились, было уже поздно.

Спустя полгода Александр объявил о женитьбе. Милан сдержал слово — и уехал в Вену, где вскоре умер. Правительство в знак протеста ушло в отставку. Пока ещё Александр рассказывал сказку о наследнике, я приняла решение уйти в монастырь. Вернее, приняла я его давно — созрело оно только сейчас. Битва под названием «жизнь» была безнадёжно проиграна.

Пророчество Милана, вкупе с моими догадками относительно «Чёрной руки», сбылось — народ не простил Александру Негоша.

В ночь на 29 мая 1903 года случилось нечто страшное, о чём я узнала из газеты, которую принесли в монастырь.

В газете русский журналист Теплов писал следующее:

«Сербы покрыли себя не только позором цареубийства, — что уже само по себе не допускает двух мнений, — но и своим поистине зверским образом действий по отношению к трупам убитой ими Королевской Четы. После того как Александр и Драга упали, убийцы продолжали стрелять в них и рубить их трупы саблями: они поразили Короля шестью выстрелами из револьвера и 40 ударами сабли, а Королеву 63 ударами сабли и двумя револьверными пулями. Королева почти вся была изрублена, грудь отрезана, живот вскрыт, щёки, руки тоже порезаны, особенно велики разрезы между пальцев, — вероятно, Королева схватилась руками за саблю, когда её убивали, что, по-видимому, опровергает мнение докторов, что она была убита сразу. Кроме того, тело её было покрыто многочисленными кровоподтёками от ударов каблуками топтавших её офицеров. О других надругательствах над трупом Драги я предпочитаю не говорить, до такой степени они чудовищны и омерзительны.

Когда убийцы натешились вдоволь над беззащитными трупами, они выбросили их через окно в дворцовый сад, причём труп Драги был совершенно обнажён.