А за окном собирается гроза. Виднеющееся за стеклом небо черно, как кофе, которым Томас отпаивает Ньюта обычно. И серыми кривыми, совершенно безобразными пятнами его накрывают разозленные тучи. Охотничьими псами вынюхивают каждое свободное место и заволакивают его полностью. Ньют смотрит, как пропадает под их давлением идеальное полотно идеального неба. И пропадает сам, когда ложится рядом с Томасом. Только два стакана и кошка отделяют их друг от друга. Бутылка кочует из рук в руки и пустеет, пустеет…
Первая вспышка света озаряет темную комнату. Первый раскат грома пролетает над головами и многоэтажками. Не первый глоток делает Томас из бутылки. Не первый раз Ньют повторяет за ним.
На животе с вопросительным мурчанием оказывается теплая тяжесть. Под пальцами у Ньюта — мягкая черная шерсть, а на языке — горечь боли и алкоголя. На лице у Ньюта — вспышка горящих небес, а в голове — вопрос «почему». И ответ только в голове Томаса.
Когда небо взрывается опять, Томас нетвердо поднимается на ноги.
— Хочу зажечь свечу, — говорит тихо-тихо, и Ньют даже не хочет знать, зачем ему это надо. Но Ньют внезапно тоже хочет увидеть танцующий огонек.
Томас красивый, говорит себе Ньют, стоит мимолетной вспышке света появиться в который раз. Потому что даже в таком ярком белом свете, потому что даже с огромными темными синяками под глазами, потому что даже невыспавшийся и немного пьяный — настолько, что не сразу может зажечь свечу, — он абсолютно красивый.
— Ты тоже, — улыбается уголком губ Томас и оборачивается. И только тогда Ньют понимает, что сказал это не только самому себе — слова вырвались на волю, словно птицы из клетки, и улетели к Томасу, будто бы на юг. И Ньют завороженно наблюдает за ним. Томас — его личный гипноз.
Томас присаживается на место, и между стаканами теперь становится подсвечник со свечой. Кошка мурчит немного недовольно, когда Ньют садится и опирается на руки. Томас движется медленно, а свет озаряет его с двух сторон — и сзади, и спереди. За спиной — белое марево, словно с того света, перед грудью — желтое огненное солнышко. И солнышко раздваивается, плещется в темно-янтарных глазах и чуть-чуть дрожит.
И спустя еще один глоток Томас улыбается — точно то солнце, что поселилось в его глазах. Скрещенные ноги — так же, как у Ньюта, только не хватает кошки. Она приоткрывает глаза и двумя мерцающими щелочками наблюдает за хозяином. И будто выпустив из легких дым, он выдыхает, наклоняется к Ньюту, накрывает ладонью его щеку. И целует. Тягуче, нежно и неторопливо.
Ньюту кажется, Томас читает его мысли. Потому что это именно то, чего Ньюту хотелось, когда только увидел Томаса. И сейчас Ньют чувствует на своих губах привкус рома с томасовых и пьянеет, наконец-то пьянеет по-настоящему. Близость Томаса ударяет в голову, все вокруг вертится, как в шторм, словно гроза за окном переросла в самый настоящий ураган. Ураган начинается и у Ньюта в мозгу, вертит, кружит и выливает все эмоции дождем в поцелуй.
Томас отстраняется совсем немного, чтобы позволить Ньюту улыбнуться, но они по-прежнему касаются губами. Это касание — дуновение ветра. Легкое, невесомое, совершенное. И когда Томас открывает глаза, улыбается Ньюту в ответ. Гладит большим пальцем по щеке, слабо надавливает на скулу и опускается к подбородку, чтобы придержать голову. И Ньют сам ощущает себя котом — за ним ухаживают, заботятся, гладят, Ньют довольно закрывает глаза и падает всем телом в эти ощущения.
А новый поцелуй укрывает его с головой. Глоток рома — Ньют целует Томаса, передает ему бутылку. Глоток рома — Томас целует Ньюта, тушит огонек свечи пальцами. Глоток рома — бутылка заканчивается у Ньюта, и он откидывает голову назад. С приоткрытых губ спускается выдох. Томас прогоняет кошку, подползает к Ньюту ближе, и Ньют чувствует губы на своей шее. А вторая ладонь Томаса у Ньюта на спине. А длинные пальцы Ньюта у Томаса в волосах. А исключительное опьянение у обоих в глазах.
Ньют отклоняет голову еще, в сторону, когда Томас оттягивает ворот его футболки. Влажный язык скользит по открывшемуся плечу, и по телу проходят жаркой волной мурашки.
На ноги первым встает Ньют. Так не хочется отрываться от Томаса, так не хочется прекращать дышать. Так не хочется прекращать испытывать боль. Такая боль — проигрыш, но Ньют добровольно отдает Томасу победу. Отдает победу и тянет из комнаты за собой, прерывисто целует губы, щеки, шею, идет вперед спиной и упирается в дверь ванной.
Чак спит в соседней комнате…
Ньют улыбается, с озорством смотрит в глаза Томасу, но руки его дрожат, уже когда он проворачивает ручку двери. Под неслышный им обоим гром в ванной включается свет, вспыхивает под потолком одновременно со сверкающей в небе молнией. А очередное громыхание — задвижка на двери. И включается вода ровно в тот момент, когда начинает лить жуткий шумный дождь, что смывает всю грязь мира и умывает его.