Млечный путь (СИ)

— Это элементарно, — Чак закрывает блокнот и кладет его на стол; сверху тихонечко приземляется карандаш. Чак откидывается на спинку стула, и вид его до невозможности деловой и серьезный, в другой ситуации Ньют смог бы над этим посмеяться. Посмеялись бы Томасом вместе. А сейчас это лишь внушает ужас. И Чак начинает загибать пальцы. — Во-первых, вы не разговариваете, это очевидно. Во-вторых, даже не переглядываетесь, все время отводите взгляд. В-третьих, ты, Томас, не бухтишь, что Ньют опять был в клубе, хотя, когда он уходит, ты выносишь этим мозги мне, а не ему. — Ньют с трудом может сглотнуть вязкую слюну. Значит, Томас хотя бы все еще беспокоится, пусть за эти две недели он не сказал по поводу клубов и баров и слова. — И, наконец, в-четвертых. Вы ведь даже теперь не целуетесь!

Возмущенный вскрик Чака заставляет подскочить обоих, и Ньют с Томасом машинально переглядываются. Томас задумчиво облизывает нижнюю губу, и, о, Ньют был бы рад соскочить с места и сейчас же вцепиться в Томаса. Но делать этого нельзя, и Ньют не может перестать пялиться ему на губы.

— Это потому что ты переживаешь из-за разрыва с Терезой? — вдруг интересуется Чак, и лицо его сияет, словно он свято верит в свою догадку.

— Ты порвал с Терезой? — Ньют просыпается, вскидывает брови, обращаясь к Томасу тоже. — Когда?

— Пару недель назад, — Томас морщится, опускает голову, и защитой, самой крепкой защитой, оказываются сложенные на груди руки. Ньют замирает. А события того самого вечера проносятся перед глазами, как на карусели. Но он злится.

— И я узнаю об этом только сейчас? И то от Чака, не от тебя? Хоть что-нибудь в этой жизни я узнаю от тебя лично? — Ньют накрывает ладонью лицо — это защита для него. Тяжелый вздох, еще вдохнуть и выдохнуть снова, Ньют встает с места, а кружка отъезжает в сторону, едва ли не разбрызгивая содержимое. Чай все еще горячий, Ньют почти обжигает себе пальцы, но убирает руку до того, как успевает это почувствовать. Он уже собирается уходить, но застывает в дверях. Голова поворачивается самую малость, и Ньют решается задать вопрос о том, о чем они не говорили. — Это было до или после?

А Томас молчит. Ньют на ответ не сильно надеялся, но услышать его все же хотел — хотел так же невыносимо, как и боялся. Он видит опущенную голову Томаса, видит тянущиеся к полу локоны каштановых волос, видит заминку и невозможность что-то сказать. Ньют знает, что они должны поговорить о том, что было, как бы сильно ни хотелось этого избежать.

На самом деле Ньюту хочется лишь одного. Он хочет подойти к Томасу и крепко его обнять, почувствовать, как Томас упирается лбом ему в плечо, а после долго гладить по волосам. Он хочет целовать Томаса — долго-долго, чтобы дать ему ощутить все то, что чувствует Ньют. И еще он хочет бесконечное время водить пальцами Томасу по рукам и плечам, оглаживать грудь и бока, спускаться на бедра и поднимать руки снова. Как тогда. Он хочет Томаса. Да, ему хочется всего одного.

Чак деликатно собирает вещи и покидает кухню. Все в том же молчании.

Ньют отходит чуть от двери. Он складывает на груди руки и наблюдает. Томас молчит партизаном.

— До или после, Томми?

— До, — непослушным голосом отвечает ему Томас, но голову поднять не решается. — Я порвал с ней до этого.

И Ньют выдыхает с частичным облегчением.

— Хорошо. Ты ей хотя бы не изменил.

И Томас вскидывается только тогда. Ньют машет на него рукой и уходит, пытается уйти, но ничего не получается. Железным браслетом наручника пальцы Томаса смыкаются на запястье, и Ньют оборачивается — чтобы встретить янтарь чужих глаз. Но он точно знает, что говорить они не будут. Тема остается запретной, на ней действующее табу.

Томас подходит еще ближе, и руки обвивают Ньюту шею. Он упирается лбом ему в плечо — точно мысли прочитал, — а Ньют в самом деле зарывается Томасу в волосы, держа вторую руку на пояснице. Он слепо пялится в пол у самых ног, но Томас вдруг отстраняется — совсем немного, чтобы только улыбнуться грустно и с извинением. А тепло томасовых губ, вкус которых с прошлого раза запомнился как ром, уже совсем рядом.

В этот раз Ньют сдается первым. Так давно ему хотелось поцеловать Томаса, так давно и недавно он вспоминал все прошлые их поцелуи, а сейчас, получив наконец-то желаемое, он уходит в наслаждение, с трудом держа себя в руках. И когда язык очерчивает Ньюту контур губ, он прерывается, но все еще непозволительно близко находится к Томасу. Пару длинных секунд слушает тяжелое дыхание — свое и его, а затем выходит из кухни.

Уходя же из квартиры, Ньют прощается только с кошкой, что дружелюбно выползла к нему под ноги откуда-то из чертогов комнаты Томаса.

***

Ньют думает, что приходить в свою умирающую квартиру, где все напоминает о слабости в галлюциногенном бреду и о смерти матери, чертовски глупо. Практически безрассудно. Это аксиома, и это неоспоримая истина. Он сглупил, придя сюда, но он чувствует порцию боли, которой делится с ним каждая стена, а каждая пылинка собирается пеплом сгоревших давным-давно когда-то душ.