Млечный путь (СИ)

Падает на пол одежда, и Ньют снова прижимается к Томасу — изо всех сил, словно никогда его не увидит больше. Он обвивает Томасу шею, спускается ладонями по широким плечам, чувствует ладонями жар кожи и хочет быть настолько ближе, насколько даже невозможно быть.

И поцелуи становятся все короче, и вздохи все чаще перетекают в тихие стоны, и Томас тоже старается стать к Ньюту насколько может близко и вжимается своими бедрами в его.

И Томас позволяет Ньюту делать все, что угодно. Позволяет целовать и кусать шею и плечи, оставлять алеющие пятна и вжимать себя в стену душевой. И Томас позволяет Ньюту видеть и слышать много больше, чем кому бы то ни было еще. Стон за стоном срывается в воздух и смешивается с шумом воды. И Томас дышит тяжело и часто, и выгибает брови и спину, и упирается лопатками Ньюту в горячую грудь, и ловит капли воды губами, и упирает ладони в стену перед собой. И отдает себя всецело, пускай Ньют и не знает.

А когда Томас разворачивается к Ньюту лицом, то первым делом целует его. Отчаянно, с болью, порывисто — так, как целует его Ньют. Отражение друг друга. Томас цепляется Ньюту за шею, зарывается в волосы и тянет их сильно-сильно, царапает спину и оставляет все больше красных полос. Запрокидывает голову, снова прижимается к Ньюту плотнее — старается почувствовать его всем телом.

И почему-то вода в душе помогает Ньюту не думать ни о чем. Только Томас. Томас и он. И пусть остальное катится в ад. Ньют еще раз ведет языком от ключицы к уху, прикусывает мочку, вырывает у Томаса новый стон, сжимает пальцы на его бедрах сильнее и жестче.

И Томас все равно позволяет Ньюту слишком много. Но если бы позволять все это именно ему не было так приятно.

А когда они оба уже лежат в набранной ванне, Ньют неожиданно понимает, что ураган в душе поутих. Он готов пропадать хоть месяцами, если бы ему еще хоть раз позволили такое. Ньют проводит ладонью по щеке Томаса, а тот откидывает голову Ньюту на плечо.

Томас — наркотик. Сильнее любых других. И зависимость Ньюта растет с каждым глотком их общения.

***

Ньют знает, что его страсть к алкоголю так же сильна, как страсть к Томасу. И так же непреодолима. Ньют тянется и к тому, и к другому, мечется меж двух огней, прикладывается к бутылке, глотает горькую жидкость, но оттого образ Томаса появляется перед взором лишь настойчивее. Тот образ хочет только одного — как и настоящий Томас, — и Ньюту это известно. Но прекратить, как ни старается, как ни хотел бы, не способен. И он продолжает заменять одно другим — проводимое с Томасом время и бутылку за бутылкой, — и остановиться не в его силах.

Ньют чувствует себя так, будто живет во временной петле: бар и литры алкоголя, укусы шприцов и сигареты, но с наступлением утра все сменяется уютной томасовой квартирой, горьким кофе и безостановочной болтовней Чака. И все одно и то же изо дня в день. И не меняется ничто.

Только Томас перестал ворчать о похождениях Ньюта, а тот прекратил пропадать неделями и днями.

И Ньюту так отчаянно хочется перемен, он так ждет, так сильно надеется, что все изменится вот в какой-то момент, что, сотрясаясь от боли после каждой ночи, он молит о том, чтобы это прекратилось. Молит о том, чтобы в один день, будто по мановению руки, все вокруг перевернулось снова. Но меняется только то, что Томас вдруг перестал его целовать две недели назад. После той грозовой ночи.

И он наблюдает за Томасом, сидя у него на кухне, и не отрывает взгляд от его широкой спины и плеч, сильных рук и их движений. Ньют греет руки о полную кружку горячего чая, напротив сидит непривычно молчаливый Чак, рисуя что-то в подаренном Ньютом блокноте, а Томас тратит утро выходного дня на готовку, но старательно делая вид, что не замечает повисшего не так давно напряжения.

Чак переводит взгляд с брата на Ньюта, щурит глаза, но не говорит ничего совершенно и вновь утыкается в блокнот. Ньют вдруг отводит взгляд от спины Томаса и смотрит в свою кружку. Ньют поменьше такими же темными шоколадными глазами смотрит на него, и Ньют понимает, что этот день точно не такой: в выходной Томас почему-то не спешит на подработку, Ньют пьет не привычный дешевый кофе, а зеленый чай, а Чак, который ненавидит рисовать так же сильно, как ненавидит молчать, рисует и молчит.

Но пока Ньют не замечает, Томас с сожалением и тоской смотрит на него; взгляд он отводит стремительно, стоит Ньюту вновь поднять к нему глаза. Чак вздыхает слишком громко.

— Вы поссорились? — он не поднимает головы, но карандаш замирает в руке, а глаза мечутся от одного парня к другому. И настороженность пылает искрами звезд в самых зрачках.

— Нет, — пожимает плечами Томас.

— Да, — одновременно с ним вскидывается Ньют.

И они впервые смотрят друг другу прямо в глаза, не опускают их, не отводят взгляд. Но Томас поджимает губы спустя пару секунд и поворачивается к Чаку. Опирается о стол позади себя и неспешно вытирает полотенцем руки. Очень неспешно, Ньют боится одного этого движения.

— Откуда такие выводы? — возвращает Томас вопрос. Полотенце удавом ложится ему на плечо.