Млечный путь (СИ)

Ньют почти садится на подоконник, опуская голову низко-низко, чтобы скрыться за шторой волос. Он даже не против, когда Томас подходит еще ближе, и его дыхание Ньют способен почувствовать кожей. И волосы тоже чуть шевелятся. Томас аккуратно, словно Ньют вот-вот взорвется, кладет руки ему на плечи. Ладони подползают выше. Шея. Ньют заставляет себя дышать ровно и через нос, но дрожь волной охватывает тело все равно. Щеки. Ньют закусывает губу, чужие пальцы поглаживают его по лицу, и Томас заглядывает Ньюту в глаза. Ньют смотреть на Томаса не хочет, потому что все, что он видит — ту грозовую ночь и себя несколько минут назад, когда он вспоминал ту грозовую ночь.

— Ньют, — Томас шепчет почти обессиленно, он упирается своим лбом в лоб Ньюта. Тот закрывает глаза. Брови страдальчески выгибаются дугой, и Ньют точно знает: что бы Томас ему сейчас ни сказал, он примет все, в любом виде, любой формулировке, с любым содержанием. И сил злиться у него больше не будет. — Прости, Ньют, прости, пожалуйста. Ты все еще можешь мне доверять, слышишь? Просто я так за тебя волнуюсь, все это было не важно.

Ньют едва заставляет себя поднять голову и посмотреть Томасу в его блестящие темно-янтарные, словно с затерявшимся в их гранях солнцем, глаза. Ощущение, что он всего этого нахлебался сполна, начиная с самого детства, а теперь с пустой дырой в груди, с угробленным здоровьем, с опаленной, совершенно разваливающейся и хромой душой он точно дает себе отчет в том, что бесконечно устал. Наверное, он так расплачивается за грехи, но в своих зависимостях он тонет который год.

Только зависимости не должны перерастать в то, во что переросла зависимость от Томаса.

И резкий вздох взрывает тишину, Ньют чуть заметно качает головой, а Томас усмехается предельно грустно. Ньют думает, что раздувает драму из пустой дыры, а целовать Томаса сам не торопится и предоставляет выбор. И Томас не думает.

Сейчас он целует Ньюта жадно, дико, с упоением, не так нежно и скромно, как на кухне утром. Кусает губы, прерывается на долю секунды, чтобы только взглянуть в те сумасшедшие глаза цвета горького шоколада, и Ньют сам тянется за продолжением и позволяет Томасу управлять парадом. Ньют поддается напору, оттягивает волосы Томаса, чувствует, как его руки с такими невероятно горячими ладонями скользят по телу, сжимают плечи и бока, задирают рубашку, соприкасаются с оголенной кожей. И будто тысячи искр проходят сквозь тело.

Ньют так поздно понимает, что этот раз совершенно другой — дикий и безумный, похожий на бушующее море в шторм, но тем не менее это так сильно кружит голову, что он готов отдать всего себя и без раздумий.

И когда Томас вжимает его в стену, когда стискивает пальцами бедра, когда кусает шею и посасывает мочку уха, Ньют цепляется за него, как за последний якорь, который может его вообще удержать на земле и живым.

— Сегодня я веду, — бешено шепчет Томас Ньюту на ухо, и тот усмехается широко-широко, но может только кивнуть, согласиться и сжать в отместку пальцами Томасу ягодицы. И Томас подается навстречу еще весомее, еще сильнее, так Ньют почти уходит лопатками в стену, и с дрожью смешивается боль. — Поехали домой, — на выдохе бормочет Томас, и Ньют кивает ему снова. Ведь говорить совсем нет сил.

Он как-то вызывает им такси, почти не помнит, как взял голос под контроль, но помнит, как все это время Томас пытался к Ньюту быть еще ближе. И еще помнит, как едва держал все рвущиеся из горла стоны, как заставлял себя остановиться в последний момент, как практически шептал оператору, куда их нужно отвезти.

А в машине Томас снова только и делает, что прикусывает Ньюту кожу, впивается нещадно в губы, терзает и облизывает шею, а Ньют задыхается, теряется в ощущениях и лишь сильнее и крепче сжимает пальцы в его волосах. Водитель выражает недовольство, его взгляд то и дело скользит к зеркалу заднего вида, а Ньют усмехается широко-широко — будто Чеширский кот из фильма, — и подставляет Томасу шею под новые укусы.

Выбраться из такси и расплатиться оказывается сложнее, чем предполагалось, ноги держат уже с трудом, но дорога до квартиры почти не запоминается вновь.

И лишь они переступают порог томасовой квартиры, Ньюта вновь прижимают к стене, а лопатки встречаются с очередной твердой поверхностью практически привычно. Ньют сдирает с Томаса толстовку, видя наконец его торс, и с упоением водит по нему ладонями, теперь не такими ледяными, как обычно.

Рельеф крепких рук отпечатывается в памяти, и пока Томас вжимается своими бедрами в его, кусает Ньюту ключицы и вновь и вновь возвращается к губам, Ньют пытается вдохнуть поглубже, ощупать, огладить, коснуться больше, и ладони не останавливаются ни на секунду. Томас срывает с него рубашку, почти сразу переходит к джинсам, но расстегивает только ремень, и его пряжка страдальчески звенит и оттеняет рвущиеся все более громкие стоны.